За что ты меня бьешь, Бип?
А это, чтобы ты не врал, Боб!
Да я еще ни слова не сказал.
Вот потому и не сказал, что я тебя побил, а если бы сказал, то обязательно соврал бы.
И он снова стукнул рыжего увесистой тростью. Зрители хохотали до слез.
Потом на арену выходили акробаты. Они делали саль-то, ловко крутили фляши, прыгали с трамплинов, становились в трехэтажные пирамиды.
Ходили на задних лапах беленькие болонки, считала до четырех сообразительная дворняга, которую портил, а, может быть, украшал, хвост закорючкой.
Красавцыкони вороной масти тоже ходили на задних ногах, становились на одно колено и, кивая головой, благодарили публику за аплодисменты.
Фокусник показывал забавные фокусы с узлами на веревочках и металлическими кольцами.
Голова действительно лежала на тарелке и разговаривала, а девушку, которая вышла из публики, распилили пополам, туловище откатили в одну сторону, а ноги в другую, потом соединили, и она, как ни в чем не бывало, вылезла из ящика. Hа свoe место она не вернулась, а ушла за кулисы служебного входа.
Лилипуты проделывали все то же, что и обычные артисты: они показывали фокусы, жонглировали маленькими шарами и булавами, крутили, тарелки на палочках, а девочкалилипутка доставала зубами розу с помоста, прогнувшись через спину, а потом просовывала улыбающуюся голову между ног и так ходила, держась руками за ноги, головой вниз. У лилипутов был даже свой силач, толстый, почти квадратный, человек. Он ходил по арене, широко расставив ноги и руки, поднимал гири, жонглировал штангой с двумя шарами на концах грифа, бросал вверх металлическое ядро и ловил его на шею.
А после небольшого перерыва, во время которого мы не выходили из цирка, опасаясь, что назад нас не пустят, мы увидели львов и тигра. Дрессировщик с пышными черными усами щелкнул кнутом, и они выскочили на арену, огороженную металлической решеткой, которую рабочие быстро собрали за перерыв. Дрессировщик кнутом загнал зверей на тумбы. Кнут щелкал беспрерывно, звери рычали и пытались лапами достать кнут, но делали все, что хотел от них дрессировщик: перепрыгивали один через другого, прыгали через горящее кольцо. Дрессировщик раздвигал львам пасти и садился на их спины. Львы на все отвечали рыком, внутренне противясь, но ни разу не ослушались дрессировщика.
Домой мы шли возбужденные и пресыщенные таким для нас редким зрелищем, как цирк.
Миш, а Миш, спросил Семен Письман у Монгола. А как фокусник тетку перелепил, а она целая?
Как, как! Очень просто! Там две тетки были спрятаны.
А куда ж они прятались? Там же некуда. Один ящик, в котором она лежала.
Монгол подумал, пожал плечами и честно ответил:
Почем я знаю?
А голова? спросил Каплунский, Ведь не отрезали же её в самом деле? Куда туловище делось?
Может это гипноз? предположил
Армен Григорян.
Ага, гипноз! засмеялся Монгол. Туловище есть, а весь зал не видит. Скажи, Вовец.
Да нет, конечно, подтвердил я.
Монгол взял кепку Армена за козырек и натянул ему на глаза.
Я читал в одной книжке, сказал Самуил. Там объясняются физические явления. Оказывается, можно так установить зеркала, что они будут преломлять свет особым образом, и всем будет казаться, что это пустое место. Нам кажется, например, что стол с ножками, а на самом деле это ящик.
Ну, это ты загнул! не поверил Венькахорик, который со своими пацанами шел впереди. Какие зеркала ни ставь, ноги-то закроются. А фокусник ходил вокруг стола, и мы все видели его ноги.
Так и не решив этот вопрос, мы разошлись по домам.
Глава 14
Мать варила обед. Летом она готовила на примусе. Соседки, Туболиха и тетя Нина, пользовались керосинками. Мать керосинку не любила в ней хоть и было пять фитилей, грела она слабо.
Бабушка крутилась возле матери. Она приходила к нам почти каждый день. Дядя Павел с Варей уходили на работу, и бабушка, если дел больших не было, шла к нам.
Мать поставила передо мной миску с картошкой, огурцы и отрезала кусок хлеба. Я стал жадно есть.
Был в цирке-то? спросила мать.
Был.
Ну и что там, в цирке-то?
Клоуны, львы, лилипуты, без воодушевления стал перечислять я.
Я уже перегорел цирком, и мне говорить об этом не хотелось.
Из тебя слова не вытянешь, вздохнула мать.
Да все они такие, прости меня Господи, поддакнула как-то невпопад бабушка. Она больше обычного суетилась вокруг матери и больше мешала, чем помогала.
А где Олька? спросил я.
Сидит в комнате, ревет! бабушка понизила голос до шепота.
А чего ревет?
А от матери попало.
От моей?
Бабушка промолчала. Олька часто тоже мою мать называла матерью.
За что?
А за дело.
За какое дело? Я уже начал злиться, потому что от бабушки никогда ничего толком не добьешься.
Карточки потеряла! наконец сказала бабушка.
Я молчал, не зная, что сказать. Карточки это хлеб. В войну это жизнь или смерть. Сколько людей лишились жизни, оставшись без карточек. Правда, сейчас не война, но все же. На базаре буханка хлеба двести рублей, для некоторых половина получки.
Била? осторожно полюбопытствовал я, жалея Ольку.
Знамо, по голове не погладила.
И как же теперь без карточек?