А как же, говорит, кого ж мне тут другого и морочить, кроме него. Какой мне расчет тех морочить, с кем на исходе дня субботнего что мы видались, что мы не видались. Нет уж, вас я морочить не стану, говорит. Слишком вы хитрый, где уж мне. Это точно, говорит и укладывает несчастных пять-шесть сверточков в фургон со страшно занятым видом. Слишком вы хитрый. Вас во всем городе нету хитрей. На что уж тут есть человек, сам себя кругом пальца обведет, а вы и его в дураках оставляете. Влез в фургон, отмотал вожжи.
Это какой такой человек? спрашиваю.
А мистер Джейсон Компсон, говорит. Н-но, коняга!
Колесо одно вот-вот соскочит. Смотрю вслед: интересно, успеет хоть он выехать из переулка. Дай только черномазому фургон или там шарабан. В этом ветхом драндулете, говорю, срам и на люди показываться, а вы будете держать его в каретнике еще сто лет, чтоб только принца этого раз в неделю катать в нем на кладбище. Не он, говорю, первый, кому не все то по вкусу, что делать приходится. Я бы с ним так: либо в машине езди, как все люди, либо торчи дома. Как будто он понимает, куда его везут и на чем везут, а мы для него шарабан держи и лошадь, чтобы выезд совершал по воскресеньям.
Сильно Джоба беспокоит, слетит колесо или нет, ему только бы пешком идти обратно не слишком далеко было. Что я и говорю: им место в поле, гнуть горб от зари и до зари. Сытость, легкая работа для них хуже нет. Достаточно Нигеру чуть пообжиться при белых и хоть на помойку выбрасывай. Такими становятся ловчилами прямо на глазах тебя обжулит, отвертится от дела. Взять хоть Роскуса, что единственную допустил оплошность однажды взял нечаянно и помер. Отлынивать и воровать мастера, причем огрызаться тебе будут с каждым днем все наглее, пока не доведут, что схватишь первую попавшуюся планку тарную и раскроишь ему башку. Дело, конечно, хозяйское. Но я б на месте Эрла посчитал это убийственной рекламой магазину, чтобы мой товар по городу развозил нигер, из которого песок сыплется, причем в фургоне, который, того и гляди, тоже рассыплется на первом повороте.
Солнце уже все ушло в верхушки деревьев, и в магазине понемногу делается темно. Я прошел к входным дверям. На площади пусто. Эрл в задней комнате запирает сейф, а вот и часы ударили на башне.
Замкни-ка со двора, говорит. Я пошел, запер, вернулся. Ты, значит, вечером на представление, говорит. Я, помнится, дал тебе вчера контрамарки?
Да, говорю. Хотите их обратно?
Нет-нет, говорит. Я просто уточнить, дал их или нет. А то еще зря пропадут.
Эрл запер двери, сказал «до свиданья» и пошел. Воробьи по-прежнему трещат на деревьях, но на площади пусто, только машины две-три. У аптеки какой-то «форд», но я даже не взглянул, проходя. Хорошенького понемножку. Попробовал на путь ее наставить и хватит с меня. Научить, что ли, Ластера водить машину, пусть тогда гоняются за ней хоть целыми днями, а я дома посижу, поиграю с Беном.
Вошел, купил сигар. Потом дай, думаю, еще головной боли себе подбавлю для ровного счета постоял, поболтал с ними.
Ну, а ты, говорит Мак, надо думать, на «Янки» в нынешнем сезоне ставишь?
Это с какой стати? говорю.
Как с какой? говорит. Ведь первая команда во всей лиге.
Дудки, говорю. Они уже выдохлись. Что ж, по-твоему, им вечно будет так везти?
По-моему, тут не в везении дело, говорит Мак.
А я в жизни не поставлю на команду, где этот лбина Рут играет, говорю. Даже если буду знать заранее, что они выиграют.
Да ну? говорит Мак.
Я тебе в обеих лигах насчитаю по десятку игроков куда более ценных, чем Рут, говорю.
А что ты имеешь против Рута? спрашивает Мак.
Ничего, говорю. Ровно ничего. Мне даже на фотографию его смотреть противно. Я вышел на улицу. Фонари загораются, народ домой идет. Иногда воробьи не унимаются до самой ночи. В тот вечер, когда у суда зажгли новые фонари, свет разбудил их, и всю ночь они летали и тыкались в лампочки. И так несколько дней подряд, а потом утром как-то их не стало. А месяца через два опять вернулись всей оравой.
Поехал домой. В доме у нас огней еще не зажигали, но все они высматривают меня в окна, а Дилси
человек, мужчина, говорит. Уходите из моей кухни. Замолчи, говорит она Ластеру. А то и Бенджи заплачет. Я нынче у Фрони возьму для тебя четвертак, завтра вечером пойдешь. Ну, уймись.
Я пошел в гостиную. Наверху там они как воды в рот набрали. Раскрыл газету. Немного спустя вошли Бен с Ластером. Бен прямо к темному пятну на стене, где раньше зеркало висело, водит по этому месту руками, слюни пускает, мычит. Ластер давай кочергой ковыряться в камине.
Ты зачем? говорю. Нечего камин сегодня разжигать.
Это я чтобы он утихомирился, говорит. И на пасху всегда же холодно.
Сегодня пока что не пасха, говорю. Поставь кочергу где стояла.
Поставил, с матушкиного кресла взял подушечку, дал Бену, тот ссутулился перед камином на полу и замолчал.
Читаю газету. Наверху у них по-прежнему ни шороха, а уже Дилси вошла к нам, Ластера с Беном услала на кухню кормиться и «Ужин подан» говорит.