Хорошо, говорю. Вышла. Сижу, газету читаю. Немного погодя слышу: Дилси дверью скрипнула, засматривает.
Что ж вы не идете кушать? спрашивает.
Жду ужина, говорю.
Ужин подан, говорит. Я же сказала.
Вот как? говорю. Виноват, но я не слышал, чтобы сверху кто-нибудь сошел в столовую.
Они не сойдут, говорит. Идите поужинайте, тогда я смогу им наверх отнести.
Скоропостижно заболели? говорю. Ну и что сказал доктор? Надеюсь, не оспа?
Идите же, Джейсон, говорит. Не задерживайте.
Ну что ж, подождем ужина, говорю и опять газету раскрываю.
Дилси, чувствую, смотрит на меня с порога. Продолжаю читать.
Ну зачем вы это? говорит. Знаете же, сколько у меня и без того хлопот.
Днем матушка спускалась вниз обедать, говорю. Конечно, если сейчас она себя чувствует хуже, делать нечего. Но тем, кто меня помоложе, придется потреблять купленные мной продукты за общим столом. Позовешь меня, когда ужин будет подан, говорю и продолжаю читать газету. Слышу, как Дилси наверх взбирается, волоча ноги, кряхтит, охает, как будто лестница отвесная и каждая ступенька вышиной в три фута. Слышу голос ее у матушкиной двери, потом у Квентининой та заперлась, должно быть, потом обратно к матушке заковыляла, и матушка сама пошла, зовет Квентину. Теперь спускаются. Читаю газету.
Дилси снова стала на пороге.
Ну идите же, говорит, пока нового неподобства не выдумали. Раскуролесились сегодня.
Вошел в столовую. Квентина сидит, опустив голову. Опять уже накрасилась. А нос белеет, как фарфоровый изолятор.
Приятно, что вы чувствуете себя в состоянии сойти к столу, говорю матушке.
Я рада угодить тебе хоть этой малостью, говорит. Как бы плохо я себя ни чувствовала. Я ведь знаю, что после целодневного труда человеку хочется поужинать в кругу семьи. Я уж стараюсь угождать. Если бы только вы с Квентиной были в лучших отношениях. Мне бы тогда легче было.
У нас с ней отношения нормальные, говорю. Я же не против, пускай хоть весь день у себя дуется там запершись. Но завтракать, обедать и ужинать попрошу к столу. Я понимаю, что я чересчур многого от нее требую, но такой порядок в моем доме. В вашем то есть.
Дом твой, говорит матушка. Глава дома теперь ты ведь.
Квентина так и сидит, опустив голову. Я распределил жаркое по тарелкам, принялась за еду.
Как там у тебя хороший кусок мяса? говорю. Если нет, то я получше выберу.
Молчит.
Я спрашиваю, хороший кусок мяса достался тебе? говорю.
Что? говорит. Да. Хороший.
Может, еще риса положить? говорю.
Не надо, говорит.
А то добавлю, говорю.
Я больше не хочу, говорит.
Не за что, говорю. На здоровье.
Ну, как голова? опрашивает матушка.
Какая голова? говорю.
Я боялась, что у тебя начинается приступ мигрени, говорит. Когда ты днем приезжал.
А-а, говорю. Нет, раздумала болеть. Не до головы мне было, дел было по горло в магазине.
Потому-то ты и приехал позже обычного? спрашивает матушка. Тут, замечаю, Квентина навострила уши. Наблюдаю за ней. По-прежнему ножом и вилкой действует, но глазами шнырь на меня и тут же обратно в тарелку.
Да нет, говорю. Я днем, часа в три, дал свою машину одному человеку, пришлось ждать, пока он вернется. И ем себе дальше.
А кто он такой? спрашивает матушка.
Да из этих артистов, говорю. Там муж его сестры, что ли, укатил за город со здешней одной, а он за ними вдогонку.
У Квентины нож и вилка замерли, но жует.
Напрасно ты вот так даешь свою машину, говорит матушка.
и ей непременно. Ни в чем буквально не хотела от вас отставать. Тщеславие в ней говорило, тщеславие и ложная гордость. А когда начались ее беды, я так и подумала, что Квентин захочет перещеголять ее и в этом отношении. Но как могла я предположить, что он таким эгоистом окажется и мне и не снилось, что он
Возможно, он знал, что ребенок будет девочка, говорю. И что двух таких цац ему уже просто не выдержать.
А он мог бы наставить ее на хорошее, говорит. Он был, кажется, единственным, кто мог в какой-то мере на нее влиять. Но и в этом господь покарал меня.
Да-да, говорю. Какая жалость, что он утонул, а я остался. С ним бы вам совсем другое дело.
Ты говоришь это в упрек мне. Впрочем, я его заслуживаю, говорит. Когда стали продавать землю, чтобы внести плату за университет, я говорила отцу твоему, что он и тебя обязан обеспечить в равной мере. Но затем Герберт предложил устроить тебя в своем банке, я и подумала, что теперь уж твоя карьера обеспечена; потом, когда стали накопляться долги, когда мне пришлось продать нашу мебель и остаток луга, я тотчас написала ей не может же она не осознать, думаю, что ей с Квентином досталось помимо их доли частично также доля Джейсона и что теперь ее долг возместить ему. Она, говорю, сделает это хотя бы из уважения к отцу. Тогда я верила еще я ведь всего только бедная старуха, с детства приученная верить, что люди способны чем-то поступиться ради родных и близких. В этой вере я повинна. Ты вправе меня упрекать.
По-вашему, выходит, я нуждаюсь в чужой поддержке? говорю. Тем более от женщины, которая даже кто отец ее ребенка затрудняется сказать.