Мы никому не рассказывали, даже после того, как он стал появляться на поле рядом с нами, не зайдя домой, и брался за работу с таким видом, будто всю ночь пролежал у себя в постели. За завтраком он говорил маме, что не хочет есть или что уже поел хлеба, пока запрягал. Но мы-то с Кешем знали, что в такие ночи он вообще не бывал дома и на поле к нам выходил прямо из лесу. И все-таки мы не рассказывали. Лето шло к концу; ночи станут холодными, и, если не он, так она скажет: шабаш.
Настала осень, долгие ночи, но все продолжалось, с той только разницей, что по утрам он лежал в постели, и поднимал его папа такого же обалделого.
Ну и выносливая, сказал я Кешу. Я ей удивлялся, а теперь прямо уважаю.
Это не женщина.
Все-то ты знаешь, сказал я. А он наблюдал за моим лицом. Кто же тогда?
А вот это я и собираюсь узнать.
Можешь таскаться за ним всю ночь по лесу, если хочешь. Я не хочу.
Я за ним не таскаюсь, он сказал.
А как это называется?
Я за ним не таскаюсь. Я по-другому хочу.
И вот через несколько дней я услышал, как Джул встал с постели и вылез в окно, а потом услышал, как Кеш встал и вылез за ним. Утром я пошел в сарай, а Кеш уже там, мулы накормлены,
и он помогает Дюи Дэлл доить. И когда я увидел его, я понял, что он все узнал. Я заметил, что он иногда странно поглядывает на Джула, как будто, узнавши, куда ходит Джул и чем занимается, он только тут и задумался всерьез. А посматривал он без тревоги; такой взгляд я замечал у него, когда он делал за Джула какую-то работу по дому, про которую папа думал, что ее делает Джул, а мама думала, что делает Дюи Дэлл. И я ни о чем не спросил его надеялся, что, переваривши это, он сам мне скажет. А он так и не сказал.
Однажды утром в ноябре, через пять месяцев после того, как это началось, Джула в постели не оказалось, и в поле он к нам не пришел. Вот тут только мама и начала понимать, что происходит. Она послала Вардамана искать Джула, а немного погодя пришла к нам сама. Как будто, пока обман шел тихо-мирно, мы все позволяли себя обманывать, соучаствовали по неведению, а может, по трусости, потому что все люди трусы и всякое коварство им больше по сердцу ведь видимость у него нежная. А теперь мы все будто телепатически согласившись признаться в своем страхе сбросили с себя лукавство, словно одеяло на кровати, и сели голенькие, глядя друг на друга и говоря: «Вот она, правда. Он не пришел домой. С ним что-то случилось. И мы это допустили».
А потом увидели его. Он появился у канавы и повернул к нам, напрямик, через поле, верхом. Грива и хвост у коня развевались, словно в движении они разметывали пятнистый узор шкуры; казалось, он едет на большой вертушке, с какими бегают дети, без седла, с веревочной уздечкой и непокрытой головой. Конь происходил от тех техасских лошадок, которых завез сюда двадцать пять лет назад Флем Снопс и распродал по два доллара за голову поймать свою сумел только Лон Квик, но подарить потом никому уже не сумел, так что кровь ее сохранилась.
Джул подскакал к нам и остановился, сжав пятками ребра коня, а конь плясал и вертелся так, как будто форма гривы, хвоста и пятен на шкуре не имела никакого отношения к мясному и костяному содержимому; Джул сидел и смотрел на нас.
Где ты взял лошадь? спросил папа.
Купил. У мистера Квика.
Купил? На что? Под мое слово купил?
На свои деньги, сказал Джул. Я их заработал. Можешь не волноваться.
Джул, сказала мама. Джул.
Все правильно, сказал Кеш. Деньги он заработал. Расчистил шестнадцать гектаров новой земли у Квика те, что он разметил прошлой весной. Один работал, по ночам, с фонарем. Я его видел. Так что конь никому, кроме Джула, ничего не стоил. По-моему, нам не из-за чего волноваться.
Джул, сказала мама. Джул Потом она сказала: Сейчас же иди домой и ложись спать.
Нет, сказал Джул. Некогда. Мне еще нужно седло и уздечку. Мистер Квик сказал
Джул, сказала мама, глядя на него. Я дам я дам дам И заплакала. Заплакала горько, не пряча лица стояла в линялом халате и глядела на него, а он глядел на нее с коня, и лицо у него постепенно сделалось холодным и больным, он отвел взгляд, а к маме подошел Кеш и тронул ее за руку.
Иди домой, сказал Кеш. Тебе нельзя тут, земля сырая. Ну, иди.
Тогда она закрыла лицо руками, постояла немного и пошла, спотыкаясь о борозды. Она не оглядывалась. У канавы остановилась и позвала Вардамана. Он стоял возле коня, смотрел на него и приплясывал.
Джул, дай прокатиться, сказал он. Джул, дай прокатиться.
Джул туго натягивал повод; он посмотрел на Вардамана и опять отвел взгляд. Папа наблюдал за ним, жамкая жвачку.
Значит, ты купил лошадь, сказал он. Тайком от меня купил лошадь. Со мной не посоветовался; ты знаешь, как нам туго приходится, и купил лошадь мне на шею. Свалил работу на родных и за их счет купил лошадь.
Джул посмотрел на папу, и глаза у него были еще светлее, чем всегда.
Твоего он горсти не съест. Горсти. Я его убью вперед. И не думай даже. Не думай.
Джул, дай прокатиться, сказал Вардаман. Джул, дай прокатиться. Голос, словно кузнечик в траве, маленький. Джул, дай прокатиться.