Жан Делюмо указывал, что за полтора столетия, в период между 1450 и 1600 годами, «силуэты расплылись» , Жан-Луи Фландрен также упоминал, что к концу эпохи Возрождения фигуры людей достигли небывалого ожирения. Он связывал это явление с революционными изменениями в потреблении сахара, в результате чего изменились критерии красоты . Проверить это трудно, поскольку не существует никакой статистики. Тем не менее это весьма вероятно. Эту эпоху характеризует повышенное внимание к изменениям телесных контуров. Наблюдение ведется очень живо, начинают выделяться различные стадии полноты или худобы. Это важный этап в уточнении взгляда европейцев на формы тела.
Тем не менее слова для определения этих понятий остаются неточными, нюансы и оттенки отсутствуют. Лучший пример этого новый для XVI века термин embonpoint «дородный», «в теле». Как определить, что это такое, без явного или скрытого обращения к весу? Это слово передает образ «равновесия», чего-то среднего между понятиями «толстый» и «худой». Такова, например, молодая аббатиса из Сент-Омера, описанная в «Ста новых новеллах», она в высшей степени «женственна и красива» благодаря своей «дородности», или жена пахаря из графства Сен-Поль, считавшаяся такой красивой и «дородной» , что в нее влюбился деревенский кюре. Используемые прилагательные не дают никаких конкретных представлений например, о засыпанной подарками и благодеяниями подруге прокурора, о которой рассказал Бонавентюр Деперье в книге «Новые забавы и веселые разговоры» , говорится лишь, что она «всегда была в прекрасной форме». Трудно также определить термины «хорошо сложенный» и «плохо сложенный», которые очень часто встречаются в «классицистических» описаниях: например, граф де Монтальбан, персонаж новеллы Реньо де Сегре, написанной в 1656 году, «хорошо сложен», его соперник Эриньяк «плохого сложения», а Ортон, конкурент обоих, «не так чтобы очень плох» . Повторим, нюансы очень смутны: обновляя взгляд, они скорее намекают на что-то, нежели дают точное представление.
Неоднозначность взгляда на контуры фигуры заметна в письмах мадам де Севинье к дочери, написанных несколькими десятилетиями позже. В каждом письме она скорбит по поводу худобы дочери: «Ваша худоба меня убивает» , «Чего мое сердце не может выдержать, так это мысли о вашей худобе» , «Боже мой, как я ненавижу вашу худобу» , «Меня удручает, что вы похудели» . Встревоженная маркиза разводит бурную деятельность, консультируется у королевского врача Фагона, беспокоит своих друзей Корбинелли и Жана-Батиста Гриньяна, ждет, что дочь раздобреет, но не может сформулировать, что имеется в виду. Она предупреждает: «Вам следует бояться истощения» . Она хочет, чтобы дочь была «пухленькая» , но не «толстая», беременная или грузная. Она дает советы, как «поправиться». Между тем, когда мадам де Севинье заговаривает о себе, картина меняется: она категорически не желает «полнеть»: «Я очень боюсь разжиреть» , «Я больше не толстуха» , «Я очень боюсь растолстеть, вот о чем я беспокоюсь» , «Я похудела, и мне это очень нравится» . По некоторым признакам «этот слабый голос, это бесцветное лицо, эта прекрасная шея, которой не узнать» можно понять, что именно маркиза подразумевает под худобой своей дочери. Для себя же маркиза отстаивает право быть худой и ценит это. Когда она говорит о себе, лексика сразу меняется. Дородность, признак баланса между худобой и тучностью, проявляется непосредственно, а не в описательных конструкциях. В XVI и XVII веках слова, благодаря которым стало возможным ярче описывать полноту, исчерпали свои пределы точности.
Можно сделать вывод, что маркиза хотела, чтобы ее дочь была «пухленькой», что, по ее мнению, уравновешивает худобу и тучность, иначе говоря,