Вся трасса у Алешки была размечена. Приметные холмики, брошенная дорожниками дощатая кибитка, километровый столб, мост... В одном месте он как-то вечером, когда на шоссе никого не было, врыл шест с метелкой, в другом свалил специально привезенный большой камень. От камня начинался подъем. Степь похожа на океан: даже в самый мертвый штиль он вздымает широкую и пологую зыбь. Подъем был незаметным на глаз, но двигатели тяжело перегруженных машин чутко реагировали на него. Еще в первый день я обратил внимание, что примерно в этом месте у мотора ни с того ни с сего появлялась одышка, он грелся и начинал терять мощность. В сумерки даже казалось, что здесь небольшой спуск.
Да, малыш. Но наши ушли далеко, и нам надо их догнать.
Вот черт! засмеялась она. Этот засоня, конечно, подумает какую-нибудь гадость... А, пусть думает!
Ночь без дождика? пошутил я невесело.
Напишу. Но ты приедешь иначе нельзя нам. Слышишь? Последние слова я произносил, взявшись за ручку дверцы.
Счастливо...
Разная бывает усталость: спокойная, когда человек чуть-чуть щурится на закат, лицо его расслабляется, а все тело до краев наполнено приятной тяжестью; темная, глухая, как дневной сон, когда память не выхватывает из пережитого ни одной радостной краски, ни одного светлого звука. И есть усталость нервная, за которой не приходит возрождение. Она копится и оседает морщинами на лоб, сушит глаза, человек ведет себя так, будто не совсем уверен, прав ли он, и невольно продолжает еще действовать, словно стремится что-то поправить...
Внизу, насколько хватало глаз, расстилалась степь. Она обрушивалась на Горск со всех сторон, вклинивалась в него заливами и ручейками дорог и тропинок, просачиваясь между строениями. Дома поселка, чуть-чуть оторвавшегося от остального города, были похожи на прибрежные камни.
Алешка медлил.
Федор не знает... Никто не знает. Алешка один так работает.
Как это не знает! сердито проворчал отец. Федор и не знает.
Выходит, так, ответил Алешка, приподнимаясь. Я думал, вы меня сразу узнали.
Служил. К уборочной демобилизовали... Давайте ключи.
Эту посудину, тихо сказал он, указывая на кунгас внизу, не могло утащить с берега. Она пришла с моря. Держались до конца...
Мне кажется, что все, что случалось у меня в жизни, это для того, чтобы я могла тебя встретить.
Ладно! Запомню!
Скоро проснется Павлик...
Направо, за пожаркой.
Семен Василич, давайте сюда после работы приедем, вечером. Я вам кое-что покажу. Приедем? На вашем «москвиче»?
У тебя есть спички? издалека четко спросил он.
Я помню, сказал я. Первая березка. И спуск до камня. Там подъем начинается. Потом мост...
Она вышла ко мне в белой кофточке, в парусиновых брюках, в носках. Я столько раз видел ее в рабочей одежде, а сейчас не узнал. Передо мной стоял загорелый грустный мальчик, очень похожий на Павлика. Наверно, когда Павлик вырастет и пойдет работать, он будет таким же.
Ты знаешь, кажется, я вправду устала. Я полежу на диване, но ты не уходи.
Шелестя мотором, «москвич» катил к бетонному заводу по пустынному шоссе.
Он спит крепко. Но я должна переодеться...
Даже отсюда было видно, что это ребенок, что он бежит из последних сил. Поле оказалось не таким уж ровным. Тропинка ныряла. А вместе с ней исчезала фигурка бегущего, и временами над метляком мелькала одна светлая макушка. Мальчик бежал. Поджимая локотки, он перепрыгивал через канавы, падал, поднимался и бежал снова. Он бежал к мосту на шоссе...
Я включил передачу и медленно тронулся в путь. Алешка шел рядом, положив руку на дверку самосвала.
Ворота проглатывали очередной самосвал, колонна разрывалась, то один, то другой шофер бросал недокуренную папиросу, вдавливая ее каблуком в сухую землю, и не торопясь направлялся к своему грузовику. Место ушедшего тотчас занимал другой, и теперь уже я протягивал папиросы и подносил спички...
Перед диваном на столе стояла лампа «грибок». Металлический абажурчик был повернут так, что свет падал на диван и на дверь, в которую мы вошли. Все остальное оставалось в темноте. На диване, поверх старого зеленого одеяла, развернутая книжка. Я взял ее и посмотрел заголовок. Я видел буквы, но смысл их до меня не доходил. Я покачал книгу в руке, будто взвешивая, и сказал:
Сейчас будет спуск и рытвина, сказал я.
Павлик должен прийти в час. Он будет ждать на шоссе возле моста...
Может быть, догадывается. Он часто выходит на трассу со мной. Я не говорил, сказал Алешка. Он отер ладонью лоб. Душно... Дождя бы...
На стройку. Ты никогда не видел ее ночью...
Ты не говори маме, что мы возили бетон вместе. Пусть она сама увидит нас потом. Хорошо?
Подождем маму?
Мне захотелось спросить Федора о чем-нибудь обыденном, совершенно не относящемся к нашему разговору. Но я только усмехнулся и тоже склонился над столом.
Штаны сейчас надену... Иди до крыльца, Лешка. Я стоял в стороне, Федор меня не видел. И, открыв калитку, удивился: Племяш?
Куда, Сеня? тихо спросила она, хотя уже все поняла.
Отец перешел в гамак, а я сел на согретую им табуретку.
Грузовик, стоявший за моим «газиком», пронзительно засигналил. Я так и не понял до конца, о чем говорил Алешка, надо было идти к колонне, и только расслышал последние слова: