Дракоморте
Интродукция
(поговорка гномов-механистов из подземного города Ардинга)
Вскоре после рассвета, едва роса успела просохнуть на листьях калакшми, в дом лекаря-грибойца притащили истекающего кровью чужака.
Волки порвали, шептали стражие, сгружая бессознательное тело на больную кровать широченный пень с углублением, выложенным целебными травами и накрытым бархатистой шкурой олешка-двухлетки. На северной кромке грибницы лежал. Мы с проутренним дозором пошли, а тут он. Помрёт, видать, а?
Лекарь, подвижный старикан, похожий на высохшее сливовое дерево, шустро зажигал огни в плошках, нашёптывал им что-то, косил серо-стальным глазом на больную кровать.
С первого взгляда на порванного волками человека, в утренней серости, лекарь было решил, что перед ним эльф, из тех, которые частенько приходят со своим товаром в эту часть Старого Леса. Раненый был похож на эльфа. Волосы золотые, волнистые, блестящие, не утратившие своего блеска даже спутанными и грязными, с забившимися в них листьями и сухими травинками. Скулы высокие, чисто эльфские, излом рта вредный, а нос эдакий тонко-аккуратно-воинственный словно созданный, чтобы совать его куда не следует. Однако нет, не эльф человек, через мгновение понял лекарь: из-под волос виднелось обычное человеческое ухо.
Торговый охранник, видать, бухтел один из стражих. В обход башни шли, видать. Там в ночи чего-то творилось.
Чужак лежал недвижимо и тихо, наполнял лекарню запахом крови, псины и смерти. Полотняная рубашка вся побуревшая, лишь по подолу ясно, что прежде она была серого цвета. Правая рука вывернута в плече, лежит на шкуре олешка, словно отдельная, чуждая вещь. Левое бедро распорото-разворочено, влажно чвякает мясом с подсыхающей коричневой коркой, над правым коленом покусы, превратившие плоть и штаны в одну сплошную тошно блестящую, бугристую кашу. Короткие полы плаща изорваны в лоскуты и покрыты коркой крови, которая выглядит чёрной на коричневатой ткани, не то кожистой, не то мелкошерстистой, не разобрать.
Помрёт, видать, скорбно твердил другой грибоец. Совсем волки ошалели се-году. Верно говорит старца Луну: как пришли в Старый Лес жрецы, так раскололась наша жизнь надвое и природа-матерь озлилась, и взбурлила Река Крови. Всё жрецы, жрецы Храма Солнца, что пришли от гномских гор
Цыть, велел лекарь, твёрдой рукой поправил последнюю плошку и шепнул что-то, направляя огонь. Движения лекаря были быстры и скупы, суставы хрупали и поскрипывали, словно старик и впрямь был сделан из сухого дерева. Поможайте лучше. Рубаху срезать надо, плащ снять.
На пару мгновений лекарь завис над больной кроватью, воткнул свои цепкие серо-стальные глаза в бессознательное тело, кивнул каким-то мыслям.
Настой спиртянки, резать и шить, кроветворница и дурмина.
Отступил к полкам, что висели как попало на изогнутой стене дерева-дома подле западной двери, зазвенел там склянками.
Стражие вздохнули и подступили к постели. Один потянул было рваную полу плаща и тут же с ойканьем отпрыгнул.
Она шевелится!
Руки протри, засранец! рассердился лекарь. Куда немытыми до ран полез! Для кого чистотелка в миске на входе стоит?
Второй мужик, пристыжённо втягивая голову в плечи, потрусил к миске, но тот, к которому обращался лекарь, словно и не услышал его слов, а стоял и пялился на человека, лежащего на больной постели. Потом медленно протянул руку и указал на него пальцем:
Плащ шевелится. Чесслово. Он живой.
Лекарь фыркнул и принялся быстро выставлять-выкладывать на прикроватный пенёк пузырьки тёмного стекла, маленький острейший нож, полированные зажимы, щипчики, изогнутые иглы, катушки с тончайшими нитками из жил плотоядного дерева.
А когда сюда несли он просто болтался лохмотьями, бубнил мужик, всё тыча пальцем в лежащего человека.
Тот не двигался, бесчувственный, безучастный, мертвенно-белый. Лоб его посыпало мелким потом, на горле часто колотилась жилка.
Подошёл второй мужик, стряхивая с рук горько пахнущие капли чистотелки.
Поможайте или выметайтесь, споро, сухо бросил лекарь и подступил к бесчувственному телу. Помирает он. Может, если поторопимся и
Страшный грохот заглушил окончание фразы, все подпрыгнули, грибойцы завопили, а в лекарню через восточную дверь ворвался утренний воздух, птичий гомон и тощий эльф с горящими сине-зелёными
удивительные золотые глаза, колдовские, нетутошние, блестящие, как груда начищенных монеток. Почему ты думаешь, что там что-то случилось?
Рохильда укоризненно покачала головой: неужели не хочешь поговорить со жрицей, торопыга? Или за простачку держишь умницу Рохильду?
А то, что два дня тому я видала, как обрушилась на ихнюю опушку какая-то нечта. Вначале парило в небе над предлесьем такое блестящее. Не то осколок отца-солнца. Не то знамение. Или ещё что. А потом подевалось куда-то. Так вот ты, пришедший с запада, ты мне и перескажи: что ж вертелось там, в небе над предлесьем? Чего потом случилось, когда оно пропало? И куда оно пропало, и как: растворилось, улетело или рассыпалось? Чего оно было-то, а? Я ж его не разглядела, сверкало оно очень в лучах отца-солнца. Словно частица его, горящая очищающим пламенем!