Мы побежали к амбару, из подвала которого немец вытаскивал тяжело раненного Вознесенского. В одной половине подвала лежали погибшие при штурме амбара наши бойцы, в другой убитые немцы.
Вознесенский открыл глаза, и я склонился над ним.
Это Карл Фрейнд, сказал комиссар, потом он с трудом перевел взгляд на обер-лейтенанта, чему-то удивился, тут же поморщился от боли и, теряя сознание, повторил: Это Карл Фрейнд.
2. Парад на Красной площади
Поэтому меня крайне удивил приказ, по которому наш батальон отзывался с передовых позиций на московские квартиры. Особенно странной казалась та часть приказа, где от нас требовали заняться строевой подготовкой.
Война не парад пожимали плечами бойцы. Хотя приказы начальства не обсуждают, в душе я все же соглашался с бойцами.
Мы даже и подозревать не могли, что в приказе речь шла действительно о параде. Скажи нам кто угодно, что готовимся пройти церемониальным маршем по Красной площади 7 Ноября, не поверили бы! Это представлялось нам абсолютно невозможным в ситуации осени сорок первого года.
Но чей-то великий ум заглядывал вперед дальше нас.
Ноябрь начался морозом и снегом. Белой крупой било в лицо, ветер холодил стволы винтовок. Индевели провозимые по улицам дирижабли ПВО. Дубели асфальт и земля, мороз прихватывал окна. Стали заметнее приклеенные на них полоски бумаги. Сопротивлялась холоду река, но у берегов лед уже сковал ее.
Угроза Москве надвигалась быстрее, чем зимние холода.
А мы маршируем по ночной столице, вбиваем резиновые каблуки в каменную землю. Усиленно занимаемся строевой подготовкой в то время, когда на фронте дорог каждый человек.
И наконец приходит приказ: 7 Ноября, в день 24-й годовщины революции, мы выходим на передовую. Но выход будет необычным он начнется на Красной площади парадом!
Небо дышало холодом. Сквозь серую мглу изморози башни Кремля проступали торжественно и гордо. От Москворецкого моста до Исторического музея протянулись воинские колонны.
В этот день два раза наступала такая тишина, которую я никогда больше не слышал в своей жизни, а может быть, сама Красная площадь не знала ее ни до этого дня, ни после.
Первый раз она установилась в те минуты, когда Аз ворот Спасской башни для принятия рапорта командующего парадом генерала П. А. Артемьева выехал на белом коне Семен Михайлович Буденный.
Второй раз она наступила, когда над Красной площадью зазвучали слова исторической речи Иосифа Виссарионовича Сталина.
Мне казалось тогда, что я не только пережил это прекрасное и полное, высшего мужества утро, но и оценил его огромное значение для всей нашей армии, для всего нашего народа. Прозвучавшая в речи И. В. Сталина уверенность партии и правительства в том, что враг неизбежно будет разгромлен, слилась с нашей личной уверенностью в победе и удесятерила наши силы.
Колонны парада уходили с Красной площади на фронт, где и наш батальон ждали истекающие кровью бойцы под Клином. Снова были короткие вылазки во вражеский тыл, снова шла невидимая война с маскирующимися фашиста сними агентами.
В условиях тяжелейших боев под Москвой само собой получалось, что важнейшей своей деятельностью мы считали боевую. Каждый отзыв наших товарищей с передовых позиций воспринимался с определенной долей досады. Однако приказ есть приказ, и вот руководители батальона приглашены к начальнику управления органов госбезопасности.
3. Задание особой важности
С таким же успехом я мог смотреть на третьего вызванного вместе с нами на Игоря Борисовича Безгина, комиссара батальона, который сменил находившегося на излечении в госпитале Вознесенского.
Игорю Борисовичу тридцать лет, он рыжеват, худощав. Впрочем, мы все теперь худощавые. В прошлом Безгин-токарь, потом политработник. При выходах за линию фронта он идет
замыкающим, чтобы поддержать уставшего, не допустить отставания.
Бойцы привыкли к тому, что в словах этого общительного человека чувствуется уверенность и ясность, которые передаются им.
Мимо нас в кабинет начальника управления прошли несколько военных и штатских. Мы поднялись, поприветствовали старших офицеров и снова сели.
Я стал думать о том, что принципиальные, сердечные отношения командира и комиссара в значительной степени определяют боеспособность подразделения. Тактичность и здравый ум Игоря Борисовича помогали нашему единодушию при решении самых различных вопросов.
Порой мне не хватало и Вознесенского. Наверное, потому, что мы крепко сдружились с ним, а военная дружба это особая, ни с чем не сравнимая.
Я помню, с какой радостью встретился под Москвой с Владимиром Владимировичем Бойко. Мы обнялись и, не имея времени на долгую встречу, произносили какие-то слова, смотрели друг на друга, улыбались, и этого было достаточно, чтобы несколько дней после этой случайной встречи чувствовать себя ободренным, приподнятым.
Наконец нас пригласили в кабинет. Начальник управления, молодой генерал, поднялся нам навстречу, жестом остановил рапорт:
Знаем, знаем. Всех знаем, потому и вызвали.
Я видел генерала лишь несколько раз, и всегда он напоминал мне томского краскома, который выписал мне когда-то дальний билет, хотя внешне у них не было ничего общего. Но и у того, и у другого мелькала в глазах живая и умная доброта такая деталь может перевесить все внешнее несходство.