принцип которого поддерживался жреческой коллегией друидов. Эта коллегия, в свою очередь, была отнюдь не эманацией малых народов и племен, но «своего рода международным установлением», общим для всех народов кельтского происхождения, начиная от Бретани и Ирландии и заканчивая Италией и Малой Азией. Путешествия и встречи друидов «цементировали союз кельтских народов и чувство их родства» . Друиды образовывали религиозные братства, наделенные очень широкими полномочиями. Они представали и прорицателями, и магами, и врачами, и жрецами, и исповедниками. Они не писали книг, но передавали свое учение устно в гномических стихах ученикам, которых они держали при себе в течение двадцати лет .
Можно сопоставить эту жреческую коллегию с совершенно тождественными установлениями индоевропейских народов: иранскими магами, брахманами Индии, понтификами и фламинами Рима. Фламин, кстати, носит то же самое имя, что и брахман .
Несомненно, Кельты верили в загробную жизнь. Жизнь, исполненную приключениями, подобную земной жизни, но очищенную, и из которой определенные герои могли возвращаться под другими именами и смешиваться с живыми людьми. Благодаря этому главному учению о загробной жизни душ Кельты сродни Грекам. Но всякая доктрина о бессмертии предполагает трагическую заботу о смерти. Кельты, по словам Юбера, «культивировали, конечно, метафизику смерти Они много думали о смерти. Это была знакомая спутница, чей зловещий характер они с удовольствием прикрывали». Точно так же и в их мифологии «идея смерти господствует над всем, и все ее обнаруживает» . И это не лишено оснований для весьма точного сближения со всем вышесказанным о мифе о Тристане, который одновременно скрывает и выражает желание смерти.
С другой стороны, кельтские боги образуют два противостоящих ряда: светлые боги и темные боги. Нам важно подчеркнуть этот факт фундаментального дуализма религии друидов. Ибо именно здесь обнаруживается сходство иранских, гностических и индуистских мифов с основной религией Европы. От Индии до побережья Атлантики мы находим выраженной в наиболее разнообразных формах ту же самую тайну Дня и Ночи и их смертельную борьбу в человеке. Он бог несотворенного и вневременного света и бог Тьмы, создатель зла, господствующий над всем видимым Творением. За столетия появления Манеса можно выделить одно и то же противостояние в индоевропейских мифологиях. Светлые Боги: Ахура-Мазда (или Ормузд) Иранцев, греческий Аполлон, кельтиберский Абеллион. Темные Боги: индуистский Диаус Питар, иранский Ахриман, латинский Юпитер, галльский Диспатер
Нас соблазняет множество других сопоставлений, одно из которых, по крайней мере, напрямую затрагивает предмет этой книги: концепция женщины у Кельтов очевидно напоминает платоновскую диалектику Любви.
Женщина предстает в глазах друидов божественным и пророческим существом. Это Велледа из Мучеников, светлый призрак, появляющийся перед взором заблудившегося в ночной мечтательности римского полководца: «Ты знаешь, что я фея?» говорит она. Эрос облекается во внешность Женщины символ потустороннего и ностальгии, заставляющий нас презирать земные радости. Но символ двусмысленный, поскольку он стремится смешать сексуальное влечение и бесконечное Желание. Эссильт священных легенд, «предмет созерцания, таинственное зрелище», являлась приглашением желать того, что пребывает по ту сторону воплощенных форм. Но она прекрасна и желанна сама по себе И все же ее естество ускользающее: «Нас привлекает Вечное женственное», скажет Гёте. И Новалис: «Женщина есть цель мужчины».
Тем самым устремленность к свету принимает символ ночное влечение полов. Великий несотворенный День в глазах плоти не что иное, как Ночь. Но наш день в глазах Бога, пребывающего по ту сторону звезд, это царство Диспатера, отца Теней. Точно так же Тристан Вагнера хочет погрузиться в пучину, чтобы возродиться в небе Света. «Ночь», которую он воспевает, является несотворенным Днем. И его страсть это культ Эроса, Желание, презирающее Венеру, даже когда оно страдает от сладострастия, даже когда полагает, что любит бытие
Слишком много говорят о нирване и буддизме в отношении вагнеровской оперы. Как если бы языческая подоснова Запада не смогла бы обеспечить мага наиболее действенными элементами его приворотного зелья! Впрочем, поразительно констатировать, насколько изначальный кельтизм Европы пережил римское завоевание и германские вторжения:
«Галло-римляне в большинстве своем оставались переодевшимися Кельтами. Так что после германских нашествий в Галлии снова ожили моды и вкусы, принадлежавшие Кельтам» . Романское искусство и романские языки свидетельствуют о важности кельтского наследия. Позднее именно монахи Ирландии и Бретани, последних прибежищ бардических легенд, сохраненных клириками, евангелизировали Европу, напомнив ей о просветительском служении. И это приводит нас на подступы эпохи, когда образовался наш миф