Сами сложности, с которыми мы сталкиваемся в наши дни при определении этой религии, приносят нам осознание ее глубинного естества и ее человеческого охвата.
Сначала она повсюду преследовалась властями или правоверными христианами. В ней почувствовали самую худшую общественную угрозу. Ее верные истреблялись, их писания разбрасывались и сжигались. Настолько, что свидетельства, по которым ее судили до наших дней, почти исключительно исходят от ее противников. Затем вполне очевидно, что доктрина Манеса (происходившего из Ирана) принимала, в зависимости от народов и верований, весьма разнообразные формы, иногда христианские, иногда буддистские, а иногда и мусульманские. В недавно обнаруженном и переведенном манихейском гимне последовательно упоминались и восхвалялись Иисус, Манес, Ормузд, Шакьямуни и, наконец, Зархуст (Заратустра или Зороастр). Больше того, позволительно думать, что кельтские пережитки на Юге в Лангедоке представляли для некоторых манихейских сект особо благоприятную почву.
Для дальнейшего развития нам необходимо выделить два факта, следующих ниже:
1º Основной догмат всех манихейских сект это божественное или ангельское естество души, узницы сотворенных форм и ночи материи.
Порыв души к Свету, с одной стороны, вызывает «реминисценцию Прекрасного», о чем говорят платонические диалоги; а с другой стороны ностальгию кельтского героя, возвратившегося с Небес на землю и вспоминающего об острове бессмертных. Но этому порыву непрестанно препятствует ревность Венеры (Дибат в первом процитированном гимне), желающей удержать в темной материи любовника, охваченного светлым Желанием. Такова борьба половой любви и Любви, выражающая основополагающую тоску падших ангелов в слишком человеческих телах
2º Для нас очень важно отметить, что структура манихейской веры «по существу лирична» . Иными словами, глубинному естеству этой веры присущ отказ от всякого рационалистического, безличного и «объективного» изложения.
По правде сказать, она реализуется лишь в переживании одновременно мучительного и восторженного (в прямом смысле этого слова), исходя по существу из поэтического порядка. « «Истина» космогонии и теогонии появляется, образуется только в достоверности, подтверждаемой речитативом псалма».
И размышляя о тайне Тристана, становится понятным, почему ему нельзя говорить, но можно только петь