Счастливая любовь не располагает историей в западной литературе. И любовь, которая не взаимна, не переходит в истинную любовь. Великая находка поэтов Европы, то, что их прежде всего отличает в мировой литературе, что наиболее глубоко выражает одержимость Европейца, это познание через боль, это тайна мифа о Тристане, любовь-страсть, одновременно разделенная и сражающаяся, тревожащаяся о счастье, которое она отталкивает, возвеличиваясь в своей катастрофе, обоюдная любовь несчастных.
Взаимная любовь
в том смысле, что Тристан и Изольда «любят друг друга» или, по крайней мере, убеждены в этом. Что правда, ведь они друг другу образцово верны. Но несчастье заключается в том, что любовь, которая их «испрашивает», не является как таковой любовью, существующей в конкретной реальности. Они любят друг друга, но каждый любит другого лишь исходя от себя, а не от другого. Тем самым их несчастье имеет свой источник в ложной взаимности, маске двойного нарциссизма. Настолько, что порой мы чувствуем, как в избытке их страсти пробивается какая-то ненависть к возлюбленному. Вагнер это заметил задолго до Фрейда и современных психологов. «Избранный мной, утраченный мной», воспевала Изольда в своей дикой любви. И песня матроса с вершины мачты предсказывает их неизбежную участь:
«По Западу бродит взгляд; на Восток устремлен корабль. Свежий ветер дует в сторону родной земли. О, дочь Ирландии, где ты задержишься? То, что надувает мой парус, не твои ли это воздыхания? Вей, вей, о, ветер! Несчастье, ах! Несчастье, дочь Ирландии, влюбленная и дикая!»
Но эта утрата не ощущается как обнищание, скорее наоборот. Мы воображаем, что живем дальше более опасно и более ярко. Дело в том, что приближение смерти является жалом чувственности. Оно в полном смысле слова обостряет желание. Оно даже усугубляет его до желания убить другого или убить себя, или утонуть в общем кораблекрушении.
«О, ветры, вновь вскричала Изольда, стряхните летаргию с этого мечтательного моря, воскресите из глубин неумолимое вожделение, покажите ему добычу, которую я предлагаю! Разбейте корабль, поглотите обломки! Все, что пульсирует и дышит, о, ветры, я даю вам в награду!»
12. Старинная и тягостная мелодия
За предпочтением, отдаваемым автором правилу рыцарства, стоит романический вкус. За романическим вкусом кроется любовь к нему самому. И это предполагает тайный поиск препятствия, благоприятствующего любви. Но это еще только маска любви в препятствии самом по себе. И высшая преграда это смерть, разоблачающаяся в завершении приключения как истинная цель, желанное желание от начала страсти, возмездие над претерпеваемой и теперь искупленной судьбой.
Этот анализ первоначального мифа передает несколько тайн, значение которых сложно переоценить, но общее сознание которых должно отрицать их внутреннюю очевидность. Хотя сухость сокращенного описания, идущей в обход внутренней логике Романа, и могла бы показаться смутной и несправедливой, я хорошо это чувствую и утешаюсь, если результаты точны; пускай некоторые предположения и оказывались бы спорными, но я и это принимаю без труда перед доказательствами; но что бы мы ни думали об интерпретации, которую я умышленно стилизовал, получается, что она нам позволила внезапно вскрыть в нарождающемся состоянии определенные фундаментальные отношения, лежащие в основе наших судеб.
Поскольку любовь-страсть возрождает миф в наших жизнях, постольку мы не можем теперь отрицать радикальное осуждение, выражаемое ей в отношении брака. Благодаря завершению мифа мы знаем, что страсть предстает аскезой. Она настолько действенно противостоит земной жизни, насколько обретает форму желания, а это желание,
в свою очередь, маскируется под фатальность.
Кстати, мы указывали, что подобная любовь не лишена глубинной связи с нашей тягой к войне.
Наконец, если верно, что страсть и необходимость в ней являются аспектами нашего западного способа познания, то следует исходить по крайней мере, в виде вопроса из последнего отношения, которое в конечном счете, возможно, окажется наиболее фундаментальным из всех. Познание через страдание разве это не само действие и доблесть наших наиболее проницательных мистиков? Эротика в благородном смысле и мистика: независимо от того, являются ли они причиной или следствием, или имеют общее происхождение эти две «страсти» говорят на одном и том же языке и, быть может, исполняют в нашей душе ту же «старинную и тягостную мелодию», оркестрованную драмой Вагнера:
«Однажды она спросила меня, и вот она вновь говорит со мной. Для какого предназначения я родился? Для какой судьбы? Старинная мелодия мне вторит: «Чтобы желать, и чтобы умереть».
Свободно пройдем их: один за другим. Мы станем останавливаться на пути, дабы проверить то или иное локализованное происхождение, или то или иное непредвиденное последствие отношений, которые мы только что выяснили.
Книга 2. Религиозные истоки мифа
1. Естественное и священное «препятствие»
Но я заранее говорю и протестую: если я обнаружу, что инстинкт и секс знают спонтанную диалектику, в некоторых отношениях аналогичную диалектике страсти в нашем мифе, то многие подумают, что этого достаточно Посвятим же страницу подобному роду возражений.