Здесь и происходит короткий и столь драматический диалог между отшельником и двумя кающимися:
чтобы восхититься наиболее острым определением, которое поэт когда-либо присваивал страсти! Сам по себе этот стих выражает уже все, причем с силой языка, заставляющей побледнеть весь романтизм! Кто нам вернет эту суровую речь «патуа сердца?»).
Последняя черта: когда Тристан получает благоприятный ответ короля, согласившегося вернуть Изольду:
«Господь! Тристан вскричал. Сколь запоздало Слово! Оно есть боль, которая, губя, утрачивает дружбу»
Очевидный эгоизм подобной любви сам по себе объяснял бы многие «случайности», многие своевременные бедствия судьбы, противостоящие счастью влюбленных. Но как объяснить это самому себе в его глубинной двусмысленности? Всякий эгоизм, как говорят, приводит к смерти, но из-за своего окончательного поражения. Этот же эгоизм, наоборот, желает смерти как своего совершенного исполнения, как своего торжества Только один ответ остается здесь достойным мифа.
Тристан и Изольда не любят друг друга, они об этом сказали, и все подтверждает последнее. То, что они любят, это любовь, сам факт любовного действия. И они делают так, как будто понимают, что все противостоящее любви гарантирует и освящает ее в их сердце, чтобы превозносить ее до бесконечности в мгновение абсолютной преграды, коей является смерть.
Тристану гораздо больше нравится чувствовать, что его любят, нежели сам он любит Златовласую Изольду. И Изольда ничего не предпринимает, чтобы удержать Тристана рядом с собой: ей достаточно одного страстного сновидения. Они нуждаются друг в друге, чтобы сгореть, а не для чего-то иного; и не в присутствии другого, но скорее в его отсутствии!
Тем самым разлука влюбленных предстает итогом самой их страсти и любви, которую они несут скорее для своей страсти, чем для ее удовлетворения, чем для ее живого объекта. Отсюда препятствия, умножающиеся в Романе; отсюда удивительное равнодушие сих соучастников того же самой грезы, в которой каждый из них остается один; отсюда романическое крещендо и смертельный апофеоз.
Безвозвратная и желанная двойственность! « Слово! Оно есть боль, которая, губя, утрачивает дружбу», вздыхает Тристан. Однако он уже чувствует, как в глубине наступающей ночи вспыхивает тайное пламя, разжигаемое расставанием.
9. Любовь к смерти
Препятствие, о чем мы часто говорили, и создание препятствия благодаря страсти обоих героев (смешивая здесь его последствия с последствиями романического требования и ожидания читателя) это препятствие лишь предлог, необходимый для развития страсти, или оно связано со страстью более глубинным способом? Не представляется ли оно само объектом страсти, если подняться к истокам мифа?
Тристан не ведет себя одинаково в обеих случаях. Нам небезынтересно избавить подобную диалектику от препятствия в Романе.
Когда общественные обстоятельства угрожают возлюбленным (присутствие Марка, недоверие баронов, суд Божий и пр.), Тристан перескакивает через препятствие (прыжок с ложа на ложе символ этого), подвергаясь страданию (его рана вновь открывается) и рискуя жизнью (он знает, что его преследуют). Но страсть столь неистова, можно сказать, столь животная, что он забывает о боли и опасности в исступлении от своего «ущерба». И все же кровь из его раны его выдает. Эта «красная отметина», которая указывает король след прелюбодеяния. Что касается нас, то она указывает нам на след тайного замысла любовников: их поиска опасности для самих себя. Но поскольку опасность всего лишь внешняя угроза, постольку доблесть, с которой он ее преодолевает, это утверждение жизни.
Во всем этом Тристан подчиняется только феодальному обычаю рыцарей: речь идет о том, чтобы доказать «значимость», будучи сильнее или хитроумнее. Мы видели, что это привело его к похищению королевы у своего короля. И установленное право неожиданно почиталось лишь постольку, поскольку давало повод возобновиться роману.
Совсем иное положение у рыцаря, когда ничто внешнее в отношении их самих уже не разлучает влюбленных. Тогда творится нечто обратное: обнаженный меч, положенный Тристаном между их телами, оставшимися одетыми, снова повод для доблести, но на сей раз против него самого и за его счет. Раз он сам нарушитель, то данное препятствие ему не в силах преодолеть!