Домой вам, Морковин, идти поздновато. Засиделись мы далеко за полночь. Вас сейчас проводят в специальное помещение...
В камеру, что ли?
Вы, гражданин Морковин, задерживаетесь по подозрению в поджоге трикотажной фабрики. И мой вам совет обдумать до завтра ваши показания. Чистосердечное признание всегда облегчает совесть, а иногда и участь.
Зимним днем 1939 года на Ипподромском базаре встретились два давних сотоварища. Не виделись они несколько лет, с тех пор, как судьба раскидала по разным исправительно-трудовым колониям. Один, среднего роста крепыш, с круглой головой на короткой шее, известный в преступном мире под кличкой «Горло», а по паспорту Сергей Тимофеевич Паршин, 54 лет. Другой, помоложе высок, худощав, с лихим чубом из-под шапки, с маленьким, будто срезанным подбородком и острым кадыком. На лагерном жаргоне он именовался «Большим», а в обычной жизни Иваном Кондратьевичем Шахматовым.
Как водилось между старыми собутыльниками, завернули они на радостях в ближайшую закусочную. Выпили по первой, второй... Иван Кондратьевич слегка забеспокоился, когда появилась на прилавке третья сотка, и грустно похлопал себя по карману: «Не при деньгах». Паршин тут же успокоил, расстегнул пиджак, убедительно потряс толстой пачкой красненьких тридцаток...
С тех пор они виделись часто. На выпивку Паршин денег не жалел, кроме того, и взаймы давал, и не торопил с отдачей: «Будут, сочтемся не велики деньги, я в день четыре-пять сотен навара завсегда имею». Шахматов только вздыхал ему, скромному вахтеру Трикотажстроя, за такие деньги нужно месяц работать.
Да я тоже сторожем состою при Облжилснабе, чтобы милиция не цеплялась. А так шмутки покупаем-продаем, когда и на ипподроме повезет, а то какого дурака в картишки можно почистить... На жизнь хватает, не жалуюсь.
По пьянке «Горло» всегда расписывал красивую жизнь, а у «Большого» от зависти глаза разгорались жадным блеском. За зиму его долги «по мелочи» перевалили за тысячу рублей. Попробовал несколько раз «ободрать» друга в карты еще больше задолжал. Сыграл на скачках опять «пролетел».
Невезуха у тебя кругом, посочувствовал как-то Паршин. Задолжал ты мне порядком, и живешь как обычный совслужаший.
И сам не знаю, как выпутаться, научил бы...
Думал над судьбой твоей, да не пригоден ты к нашему делу торговец из тебя плевый, в картишки ловкость рук нужна. Есть у меня одно денежное дельце, да не знаю, возьмешься ли?
Говори, чего темнишь.
А ну, как заложишь? И пришить тебя не успею, самого к стенке поставят.
Мы же с тобой вместе срок отбывали, поди знаешь меня.
Ходил слушок будто продался ты, в охранниках состоял.
Эк, чего упомнил. А не слыхал, как я дружку твоему бежать помог?
О том сказывали...
Паршин зачесал набок жиденькие волосы, дунул на расческу.
Ладно, беги за бутылкой, я тебя тут подожду. Место тихое, потолкуем.
Короткое время спустя они сидели на скамейке у танцевальной площадки ипподрома. Шахматов сломал белый сургуч
на горлышке, разлил водку по стаканам.
Говори, «Горло», какое дело?
Есть у меня должок за советской властью. Безвинно, почитай, пришлось пять лет по лагерям мотаться. И охота мне с ней посчитаться, подпустить ей петуха, да пожарче, чтоб пятки защипало. Говоришь, фабрика-то ваша совсем готова?
Осталось оборудование поставить и завертятся веретена.
А может, не завертятся, если петушка подпустить? К примеру сказать, на 1 Мая...
Не выйдет на первое, зажевывая стакан водки соленым огурцом, буркнул Шахматов. По праздникам вся охрана на казарменном положении объект особой важности...
Ну... в другое время.
Опасное дело. За такое и к стенке могут поставить.
Мозгами поворочай, не поставят. А я хорошо заплачу и должок забуду...
Сам-то не смогу, перевели меня сторожить склады, а на фабрике другие вахтеры.
Мне сам, не сам лишь бы сгорела.
Есть вроде надежный человек... Из наших. Отбывал срок за спекуляцию. Намедни в городе каки-то листки на заборе видел, а в тех листках призывают вредить советской власти. Я ему говорю: «Язык-то попридержи», а он матом: «Люди к делу зовут, а мы чужо добро охраняем. Что нам до того добра!»
Паршин допил водку, тяжело поднялся со скамейки.
Раскинь мозгами, как петуха сотворить, а у меня денежки припасены за одну ночь богатым станешь... На, бери на разживу три сотни, может, чего удумаешь.
* * *
Ты бы, Иван Иванович, заглянул когда, разговор есть и не на сухую, Шахматов показал сургучное горлышко бутылки.
Чего не зайти, можно и заглянуть...
Вахтер Трикотажстроя Черемин стрельнул глубоко посаженными глазками. Шахматов смотрел на него сверху, и оттого сутулая фигура собеседника казалась совсем скрюченной. И каким-то жалким показался ему этот маленький человечек со впалой грудью. «Должон согласиться, подумал Шахматов. Жисть-то, видать, скрутила, трое детей, слыхать, а младшой токо родился. На зарплату вахтера не гульнешь. А выпить не дурак, особливо на дармовщину. Ему и больших денег сулить не надо, согласится по малой цене». И вслух сказал:
Так сёдни и заглядывай, акурат ночью дежурю, чего ее квасить-то, и, подмигнув, скосил глаза на карман с бутылками.