Официальным выражением благодарности властелина за оказанные империи услуги было присвоение Фуше титула герцога Отрантского (15 августа) и пожалование ему поместья в Неаполитанском королевстве. Возведение Фуше в герцогское достоинство, как уверяли друзья новоиспеченного «светлейшего», крайне польстило его самолюбию{537}. По-видимому, титулы казались Фуше смешными лишь до тех пор, пока он сам не стал их обладателем. Впрочем, Бурьенн утверждает обратное: «Из всех отцов Революции, пишет он, никто не имел такого презрения, как Фуше к своему титулу Отрантского герцога; он порадовался ему только однажды, но это было после падения Империи»{538}
Когда чуть позже Фуше узнает, что англичане якобы хотят высадить новый десант на Средиземноморском побережье Франции, он приказывает префекту Марселя в 24 часа мобилизовать Национальную гвардию. Через неделю подобное распоряжение Фуше получают префекты центральных департаментов Франции. Наполеона не на шутку начинает тревожить ратный пыл министра полиции, и он пишет ему из поверженной Австрии: «Вы совершаете ошибку, приводя в смятение всю Францию рассылая повсюду приказания «привести в состояние боевой готовности» Национальную гвардию эти действия будоражат Империю без всякой на то причины»{539}. По приказу императора отряды Национальной гвардии распущены, а новым министром внутренних
дел назначен Монталиве, занимающий до этого пост имперского министра мостов и дорог.
Только что закончившаяся Вальхернская эпопея имела для Фуше далеко идущие последствия. Чья-либо инициатива, самостоятельность не поощряются в государстве, где все подчинено воле одного человека. Кроме того, услуги, оказанные Фуше, слишком велики для подданного; этот подданный, «узурпировавший» функции суверена, кажется опасным. «Он (Наполеон), писал Фуше в мемуарах, никогда не простил ни Бернадоту, ни мне этой важной службы, а наша (т. е. его, Фуше, и Бернадота) близость более чем когда-либо была для него подозрительна»{540}.
Как и прежде, Фуше не удается завоевать доверие императора, но это его мало смущает. Министр полиции не сидит сложа руки, он интригует, ухитрившись найти доступ к людям весьма влиятельным. Частенько его можно встретить на великосветских раутах, званых приемах, балах. Его светлость герцог Отрантский «прост», «искренен» и «доступен»{541}. Он даже как-то слишком доступен и подозрительно прост. Он обо всем готов переговорить, охотно прислушаться к чужому мнению. Современники с удивлением отмечают его беспредельную болтливость, «деятельный, оживленный, всегда несколько озабоченный, болтливый, довольно лживый, поддерживающий известного рода откровенность, которая могла быть последней степенью хитрости, пишет о Фуше г-жа де Ремюза, он охотно хвастался, был склонен подвергать себя суждению других, рассказывая о своем поведении, и старался оправдать себя только пренебрежением известной моралью или равнодушием к известному одобрению»{542}. «Фуше имел с Императором сходство в том, уверяет Бурьенн, что он часто был очень нескромен; но он так прославился своею утонченною хитростью, что нескромность его вовсе ему не вредила. В нем предполагали такую привычку скрывать свои мысли, что люди, коротко его знавшие, принимали правду за искусную приманку, когда она выходила из уст его»{543}.
Как свидетельствует Савари, в своей практике Фуше нередко прибегает к прямой мистификации и обману. Жозеф с легкостью дурачит членов наполеоновского семейства, «которые были достаточно наивны, чтобы верить в то, пишет Савари, что император осыпает их благодеяниями, находясь под его (Фуше) влиянием». Не обходит он своим вниманием и людей менее знатных, внушая им высокое мнение о своем всемогуществе. Министр полиции заверяет сиятельных покровителей, что приложит все свои силы для того, чтобы компрометирующие их слухи (автором которых является он сам!) не достигли ушей властелина. Наполеону же он с готовностью сообщает о «гнусных россказнях, имеющих хождение в обществе, которые могут нанести ущерб такому-то принцу или такой-то даме», подчеркивая, что он, Фуше, «принял меры, чтобы они не распространились дальше». «Клевета (на которую с таким «негодованием» обрушивался Фуше), замечает по этому поводу Савари, была стряпней его собственного приготовления»{544}. В бюллетенях императору Фуше старательно перечисляет всякого рода грешки императорской знати. В его донесении Наполеону от 17 мая 1809 г., в разделе «Париж. Хроника» читаем: «Его светлость архиканцлер неизменен в своих привязанностях к девицам Кюизо и Левер Его светлость герцог Беневентский, находясь в ссоре со старой баронессой де Монморанси взял (в любовницы) мадам де Боффермон, дочь г-на де Ла Вогийона и недельки на три мадам Реньо де Сен-Жан дАнжели. Министра финансов все время видят вместе с мадам Годен, женой бывшего трибуна. У морского министра нет иной любовницы, кроме его толстой Жюли»{545}.
К эмигрантам, как и во времена Консульства, Фуше относится с подчеркнутой благожелательностью. Г-жа Дюкре пишет о том, что он «часто оказывал услуги эмигрантам в продолжении своего министерства»{546}. Занимаясь великосветскими особами и вернувшимися в отечество роялистами, Фуше не упускает из виду общественное мнение. Только при поверхностном взгляде может показаться, что авторитарный бонапартистский режим полностью уничтожил его, вырвал с корнем не только ростки свободомыслия, но и саму способность человека мыслить. Разумеется, между горделивым лозунгом просветителей «Мнения правят миром» и тем, что происходило в наполеоновской Франции, была «дистанция огромного размера». Но общественное мнение есть, оно живо, несмотря на все неистовство официальных стеснений и кар. И Фуше, прекрасно сознавая, какую огромную силу представляет общественное мнение, усиленно заигрывает с ним, изображая себя в «доверительных» беседах «либералом» и противником политики репрессий. Всю вину за жестокие расправы, гонения со стороны режима Фуше возлагает на жандармерию и ее шефа Савари. После того,