Когда префект Парижа Дюбуа издал распоряжение о том, что все возвратившиеся на родину эмигранты должны еженедельно являться в полицейский участок для регистрации, Фуше его отменил, как «плохо задуманное и бессмысленное» постановление. Объясняя свое решение в бюллетене императору, министр писал, что распоряжение Дюбуа, действительно, «плохо задумано, так как подобная мера не является необходимой даже в те времена, когда государству угрожают серьезные потрясения; бессмысленно, так как любой надзор теряет смысл, когда о нем объявляют заранее. Единственно действенными следует признать те средства, которые никому не известны»{453}.
Исполняя распоряжения повелителя, Фуше никогда не действует импульсивно и поспешно. Сознавая мощь своего ведомства, он не желает «употреблять ее на безделки». Вскоре по учреждении почетного Легиона[64], вспоминал Бурьенн, как это была пора цветов, то молодые люди в Париже стали для забавы носить в петличке красную гвоздику, которая издали несколько обманывала[65]. Бонапарте, узнав об этом, принял шутку сию очень неблагосклонно, послал за Фуше и хотел, чтобы брали под стражу всех, позволявших себе обращать таким образом в посмеяние его новый орден: Фуше удовольствовался ответом, что он посмотрит, что они будут делать осенью и (властелин) понял, что часто сообщают важность пустякам, если их удостаивают слишком большого внимания»{454}.
Как и до своей отставки, Фуше не пренебрегал возможностью использовать своих секретных агентов
за границей. В этой специфической сфере деятельности министр полиции даже достиг немалых успехов. Так, агент Фуше Меэ де ла Туш, «член» несуществующего Якобинского комитета в Париже, проник в Лондон, связался с графом дАртуа, выудил у англичан 160 тыс. фунтов стерлингов и разоблачил подрывную деятельность британских дипломатических представителей за границей. «Монитёр» с торжеством опубликовал добытую в Лондоне информацию{455}.
В феврале 1805 г. заслуги Фуше были отмечены высшей наградой Франции большим крестом ордена Почетного легиона. Таким образом, сенатор, министр полиции, член Государственного совета империи, депутат от Экса, его превосходительство г-н Жозеф Фуше стал еще и кавалером ордена Почетного легиона.
Однако жизнь любого человека, какой бы пост он ни занимал и как бы ни был осыпан почестями, подвержена тысячам случайностей. Одна из тех, которых не может избегнуть никто, смерть близких людей. В июле 1805 года Фуше пишет Мюрату[66]: «Мое сердце преисполнено скорби. Я только что потерял одного из моих детей. Это событие разрывает мне сердце. Позаботьтесь о здоровье ваших. Потеря ребенка величайшее несчастье»{456}.
Последующие семь лет Фуше возглавляет Министерство полиции. Заговорщики внутри страны неизменно попадают в руки ищеек Фуше и отправляются под расстрел. Запад «умиротворен». В отношении еще только зарождавшегося рабочего движения полиция Фуше занимает бескомпромиссно-жесткую позицию. Вот выдержка из одного полицейского доклада 1805 г.: «Несколько дней назад среди рабочих, занятых на строительстве архиепископской церкви, наблюдалось брожение. Они требовали повышения заработной платы с 4 до 10 франков в день. Три самых отъявленных бунтовщика Ламбло, Брэ и Пужи были арестованы по приказу префекта полиции, после чего спокойствие было восстановлено. Двое последних пробыли в заключении в Бисетре до 1 вандемьера (т. е. 4 дня). Ламбло как подстрекатель и организатор волнений пробыл в тюрьме до 20 брюмера (т. е. 51 день)»{457}.
Заслуги Фуше велики, но согласия между императором и его министром полиции не получается. Слишком часто вездесущий министр попадает в поле зрения властелина, всюду присутствуют люди Фуше. «Он все видел, все знал», писал о Фуше канцлер империи Этьен-Дени Паскье{458}. Свидетельству Паскье вполне можно доверять. Недаром Ахилл де Брольи, весьма высоко ценивший степень осведомленности канцлера, утверждал, что «в общем, он (Паскье) знал все, о чем должен был знать»{459}. А Талейран, старый и упорный антагонист Фуше, явно имея в виду своего ловкого соперника, говорил, что «министр полиции это человек, который занимается прежде всего тем, что его касается, а потом тем, что не имеет к нему ни малейшего отношения»{460}. Даже иностранцы, побывавшие в Париже начала века, не могли избавиться от ощущения постоянной слежки за собой, подозревая, что о каждом их шаге немедленно становится известно в особняке на набережной Малаке. Кое-кто из иностранных дипломатических представителей высшего ранга, в связи с царившей вокруг назойливой слежкой, позволял себе довольно экстравагантные, с точки зрения приличий, поступки; «Сказывали, что граф Толстой[67], по приезде своем в Париж, увидевшись с Фуше просил его приказать приискать людей для его услуги, под предлогом, что он, как иностранец, не знает, к кому адресоваться, говоря при том, что он уверен, что окружен будет шпионами полиции, то предпочитает их получить из первых рук»{461}. Британский атташе, сэр Джордж Джексон, посетивший французскую столицу во времена Амьенского мира, с убежденностью писал: «Для любого иностранца, а для дипломата тем более, совершенно невозможно обзавестись слугой, который бы не шпионил за ним»{462}. Лорд Чарльз Уитворт посол Англии в Париже[68] в одном из своих донесений в Форин оффис, сообщал: «Три или четыре различных полицейских ведомства учреждены в этом городе (в Париже), и от их настырного любопытства не защищен ни один класс общества»{463}.