Закрыв за собой дверь в квартиру, услышала лучший звук в мире, который затихал лишь ночью, звук ругани детей, который тут же прекратился, и парочка подростков обрушила весь пыл на уставшую мать.
А картошку кубиками резать?
А авокадо чистить?
А огурцы?
Сыр на крупной тёрке?
Да скажи ты ей, мам!!!
Чувствуя усталость, моральную и физическую, лёгкую головную боль от слез, она всё же улыбалась, видя суету на кухне, дети выросли настолько, что могут почти всё приготовить сами, оставив матери слишком сложные блюда. Жаль только, что вся эта суета на годовщину смерти их отца Наташа встала, чтобы смыть макияж и следы слез, на которые, она сейчас уверена, обратит внимание Женя.
Ма-а-ам, надо было раньше смывать, ма-а-ам, перестать, всё нормально мы же справляемся, шептал четырнадцатилетний Женька, ещё не знающий, как найти слова утешения для своей тридцатидевятилетней матери, но уже знавший, что такое потеря, острая и невосполнимая.
Надо было нас взять, категорично сказала Саша, пятнадцатилетняя, немного более принципиальная, твёрдая в своих убеждениях и «старшести».
Нет, не надо, мы потом отрезал Женька, удивительно, как интуитивным чутьём он обгонял свой, порой ещё совсем мальчишеский, ум.
Пришедшие гости помянули добрым словом ушедшего, разговор перешел в другое русло, потёк размеренно, тихо, как вся жизнь в их маленьком дворе.
На днях на даче Лёхи и Ларисы будет другая годовщина. Наташа не принимала участия в приготовлении она скорее почётный гость, своеобразная дань традиции: огородить Тусика от суеты, волнения Тоже дань.
К ночи все разошлись, и Наташа наконец-то получила возможность остаться одна, окунуться в комфортное одиночество. Стукнув каждому из детей в дверь со словами: «Я спать, а ты как хочешь, но утром я разбужу», она забралась на кровать, подтягивая к себе ноутбук, пробегая глазами по строчкам сообщений, отвечая только на самые важные, окунулась в чтение лёгкое, ничего не значащее, дающее отдых мыслям.
Чужие эмоции, придуманные, неживые, из пластмассы, которые можно покрутить в пальцах и выбросить перед сном. Наконец, взбив подушку, по привычке отвернувшись от стены, заснула, качаясь на своём одиночестве. На своём комфорте.
Жизнь Наташи всегда была комфортной. Девочкой она росла в полной семье, единственный ребенок, была обласкана и любима. Но Наташа получилась ещё и поздним ребёнком. Они жили в этом же дворе, в этой же пятикомнатной квартире, тогда с бабушкой и дедушкой, которые также неимоверно любили внучку, относясь к ней с неиссякаемым терпением и обожанием.
Позже, в браке, почётная обязанность создавать комфорт для Наташи досталась её мужу Паше, который перенял эстафетную палочку и, улыбаясь, делал всё, чтобы Тусику было удобно.
Постепенно это стало привычной формулой в их круге. Наташу называли Тусиком, мужчины вставали в её присутствии, автоматически помогали донести сумки, припарковать авто, настроить компьютер Словно забота, которой окружали с раннего детства маленькую Наташу, была заразной, и все окружающие до сих пор болели этой болезнью.
В фирме, где начинали работать Паша и Наташа, она до сих пор была Тусиком. Учитывая её должность главный бухгалтер и практически нечеловеческую работоспособность в экстренных ситуациях, это «Туся» звучало нелепо. Но даже вновь пришедшие подхватывали «Туся» и знамёна заботы о невысокой, худенькой, с тихим голосом Наташе.
Когда не стало Паши быстро и нелепо, друзья детства, многие из
которых работали вмести с ними, взяли организацию похорон и дальнейшие бюрократические хлопоты на себя.
Какое-то время Наташе казалось, что с неё сорвали не только одежду, но и кожу, выставив при этом на всеобщее обозрение на площади. Настолько невыносима была боль потери, настолько ужасна постоянная забота окружающих. Но постепенно всё пришло в норму, если слово «норма» тут уместно Посторонние люди со своей опекой, нужной скорей им самим, а не Наташе, исчезли, остались только близкие, а к статусу «Туся» она привыкла давно.
Теперь одиночество Наташи стало комфортным, её не дёргали лишний раз друзья, у неё, в сущности, была только одна подруга, дети стали уже достаточно взрослыми, чтобы самим добираться до места соревнований и решать вопросы с успеваемостью и отдыхом. Наташа была предоставлена сама себе и тратила это время на одиночество.
Лишь изредка ее пронзало острой болью от осознания собственной никчёмности, неприспособленности к жизни, усталости. Каждый раз, когда нужно было доставать ёлку на Новый Год, Наташе приходилось забираться на высокую антресоль, стоя на качающейся стремянке, и она вспоминала, как последний раз ёлку убирал Паша. «И как ты собираешься её оттуда доставать?» с сомнением говорила Наташа. «Сам положил, сам и достану, Натик-Бантик», смеялся Пашка. Прошло уже четыре года, но в их огромной квартире все ещё находились уголки, где существовал этот «последний раз», тогда Наташа, не выдержав, скатывалась по стене и гасила плач в кулаке, чтобы не испугать детей, а, будучи пойманной, врала, что ударилась: «Я же криворукая и кривобокая». Дети верили. Сашка чаще, Женя все реже.