Урвичу показалось, что он когда-то в детстве где-то видел, в панораме или на сцене, такую улицу.
Двухэтажные дома с причудливыми изломанными крышами и большими фигурными окнами из мелких разноцветных стёкол были освещены изнутри. По стенам домов на далеко высунувшихся шестах висели
огромные бумажные фонари, пёстро раскрашенные, необычайно длинные. Висели они не правильными вереницами, а где попало, красивыми светлыми пятнами, блестя в ночной темноте, сгустившейся здесь благодаря свету такой иллюминации.
По освещённой улице ходил народ, а из домов неслась музыка, и раздавалось пение.
Музыка была несуразная, громкая, в ней преобладали ударные инструменты, а пение походило скорее на крик, но всё-таки в этом казавшемся с первого раза нелепом шуме чувствовалось раздолье веселья и известной удали.
Провожатый Урвича подвёл его к одному из домов, сунул какую-то монету сидевшему у входа за столиком китайцу и пригласил своего спутника подняться вверх по лестнице. Лестница была очень крутая, с очень высокими, узенькими и неудобными ступеньками, но зато резная и золочёная.
Поднявшись по ней, Урвич очутился в небольшой комнате, заставленной столиками и освещённой несколькими свесившимися с потолка керосиновыми лампами.
Табачный дым стоял здесь густым синим облаком.
За столиками сидело много разношёрстного народа разных национальностей, прислуживали китайцы в чёрных шёлковых кофтах и расшитых шелками ермолках.
В глубине комнаты было сделано возвышение вроде эстрады, и на ней маленькие китаянки-подростки танцевали, кривлялись и пели по-своему под аккомпанемент диких, нёсшихся откуда-то из-за двери звуков бубна, барабана, стучащих досок и трубы, такой вопиющей, какая была, вероятно, в оркестре еврейского войска, когда её звуков не выдержали и пали иерихонские стены.
Казалось, от этих звуков весь дом ходил ходуном, но сидевшие за столиками, по-видимому, находили всё это очень приятным, курили, пели и веселились.
За одним из столиков подальше от эстрады сидел Гастон Дьедонне.
Увидав, наконец, знакомое лицо, Урвич невольно обрадовался и направился к нему.
А! Вот и вы! встретил его француз, ничуть не удивляясь его появлению, как будто он сидел тут и ждал именно Урвича.
Я рад, что вас встретил начал было тот, но Дьедонне перебил его.
Ну, садитесь! сказал он. Берите ваш стакан, он давно готов для вас и выпьем японского пива! Отличное пиво!
И, усадив Урвича к себе за столик, где стояла бутылка и два стакана, он налил пиво.
Что же это, спросил Урвич, вы, значит, знали, что я приду сюда?
Ну, конечно, знал! подтвердил Дьедонне. Как же мне было не знать, когда вас привёл сюда мой человек.
Он кивнул головою. Урвич обернулся и увидал за собой своего проводника, приведшего его сюда.
Так это ваш человек? переспросил он. Вот оно что! Вы научили его, значит, называть меня по имени?
И с большим трудом! пояснил Дьедонне. Он едва запомнил и всё-таки, наверное, переврал. Но, во всяком случае, он исполнил своё дело и привёл вас ко мне Ты хорошо, обратился он к темнокожему, исполнил моё поручение. Я благодарю тебя. Можешь идти.
Темнокожий ухмыльнулся, оставшись, видимо, доволен похвалой, поклонился, приложив ладонь ко лбу, и ушёл.
Что же это всё значит? стал спрашивать Урвич. Во-первых, где мы теперь и который час?
Часов он не взял с собою, потому что их некуда было деть в тропическом белом костюме, да если б и взял, то, вероятно, их отобрали бы у него вместе с другими вещами.
Теперь около двух часов ночи, сказал Дьедонне, но мы можем сидеть здесь сколько угодно, потому что вся эта улица китайских кабачков торгует до утра. Теперь мы сидим с вами в китайском кабачке, можем пить и наслаждаться восточной музыкой и пением. А что случилось с вами, я готов, пожалуй, объяснить вам сейчас.
XII
Почему же неосторожность? остановил его Урвич.
Вы увидите это потом! Один из рикшей вызвался сейчас же везти вас, но привёз не по адресу, а совсем в другой дом!
Это-то я всё знаю, перебил Урвич. Но каким образом вы узнали об этом?
Очень просто, пояснил Дьедонне. Когда вы сошли с парохода, я тоже сошёл за вами вслед; я боялся, чтоб вы не вздумали сотворить над собой что-нибудь из-за вашего проигрыша. Ведь вы мне проиграли всё ваше достояние?
Всё, сказал Урвич.
Ну вот, я и боялся, что вы окончательно потеряете голову. На набережной ждал меня мой человек Кутра его зовут Кутра и я приказал ему следить за вами. Он побежал за повёзшим вас рикшей и видел, как вас завезли в ворота дома; он вернулся ко мне и рассказал об этом, а я велел ему идти и стеречь дом, с тем чтобы, когда вас выпустят, он
привёл бы вас прямо ко мне сюда, в этот кабачок.
От дыма, света ламп и китайской музыки у Урвича кружилась голова больше, чем от стакана пива, который он выпил залпом.
Кругом приходили и уходили люди, сновали служители-китайцы, и на эстраде беспрестанно сменялись китаянки; вся эта обстановка производила своим шумом, пестротой и движением одуряющее впечатление.
Хорошо, проговорил Урвич, стараясь наладить свои мысли на последовательность, но почему вы знали, что меня должны выпустить?