Не нравится не слушайте. После сеанса каждой кошке по рыбке.
Может, ещё по рюмочке валерьянки? спросил отец, на что Екатерина Васильевна ответила:
Лишнего будет.
Ой, как вы хорошо говорите! похвалила бабушка Матрёна. Воркуйте дальше, голубок и горлица.
Взрослые переговаривались, глядя в телевизор, и девочка чувствовала, что они ведут этот разговор и для неё, чтобы и ей было весело. Она покорно улыбалась, а левую руку, в которой были серьги, покалывала судорога.
Галя потихоньку ушла в прихожую, достала круглое мамино зеркальце, поставила на подоконник и, прислушиваясь к голосам в передней, заглянула в него.
Из зеркальца на неё смотрело загорелое лицо с большими взволнованными глазами, выпуклым лбом и вьющимися после камской воды волосами.
Девочка приставила серьги к ушам и улыбнулась своему отражению. Отражение расплющило нос, в улыбке показало все тридцать два зуба, а глаза сделало такими маленькими, что разобрать их цвет было невозможно.
Гале стало грустно, и теперь она увидела, что в зеркале глаза и серьги похожи по цвету, только глаза глаза, а серьги камушки Из зеркала на неё глядела маленькая принцесса, которой предстоит вырасти и танцевать на выпускном балу в белом платье и с этими серьгами.
Когда это будет?
Она попыталась прицепить серьги к ушам, но металлические застёжки соскальзывали. Если бы в мочках ушей были проколоты дырочки, как у Екатерины Васильевны!.. Так за чем дело встало? Девочка достала катушку с нитками и иголкой и только устроилась перед зеркальцем, как вздрогнула от голоса бабушки Матрёны, который доносился из передней:
Балуем мы нынче молодёжь!..
«Это про меня она, наверное, говорит, подумала Галя. Обо мне с отцом и гостьей спорит. Или не обо мне? В любую минуту они сюда могут зайти Спросят: «Ты чего делаешь?» А я что?»
Галя спрятала в платяной карман серьги, зеркальце, катушку и, прислушиваясь к голосам взрослых и потрескиванию телевизора, на цыпочках вышла в сени. С замиранием сердца она поднялась по лестнице к потолку и откинула творило деревянную крышку, что заслоняла вход на подволоку от кота Веденея и иных непрошеных гостей.
На подволоке было тихо и темновато, и только через оконце-полумесяц падал столб света, весь в крутящихся пылинках. На шнурах висели лещи и золотились в потёмках. Самые большие были с дощечками-распорками внутри, чтобы спины и стенки животов хорошенько провялились. Лещи расточали душноватый, чуть с тухлинкой запах вяленой рыбы и тихо звенели, когда девочка, проходя к свету, нечаянно задевала за них головой.
На печной выступ она поставила зеркальце и, не раздумывая перед ним, попыталась иголкой проколоть мочку уха. От боли Галя не закричала сдержалась. Сквозь слёзы, что сами собой вспухли на глазах, она увидела в зеркальце, как по уху и по щеке толсто ползёт кровь.
Что же я наделала-то! ругала себя Галя. До выпускного вечера ещё далеко. А я ни с кем не посоветовалась и заторопилась.
Она зажала рану ладонью, вскочила на ноги и задела за верёвку с рыбой. Лещи закачались и зазвенели, как золотые щиты. Свободной рукой Галя остановила верёвку, спрятала в карман серьги, зеркальце, катушку с нитками и иголкой, закрыла за собой творило, вышла на улицу и спустилась к Каме.
Здесь на струе, где были живуны, бил жерех хищная рыба, что любит воду чистую, приточную. Жерех дожидался,
когда мальки соберутся в стайку, и хвостом, как кнутом, хлестал по воде. Брызги вместе с мальками летели во все стороны, и короткое эхо вторило удару. Оглушённых мальков жерех подбирал беззубым ртом, насыщался, да никак не мог насытиться.
Камской водой Галя промыла ухо, лицо, шею, заклеила рану сочным, без изъяна, листом подорожника и почувствовала, как он снимает боль.
Она подышала на мамино зеркальце, потёрла его о платье, бочком, так, чтобы не видеть заклеенное подорожником ухо, заглянула в зеркальную гладь. Оттуда на неё глянули огромные, омытые болью и радостью жить глаза, и в душе она улыбнулась им.
И они улыбнулись ей тоже.
Галя распрямилась.
У её ног, сверкая и туманясь, бежала сильная, вольная река и звала в дальние страны.
Кама! Камушка! сказала ей Галя. Реченька моя быстрая! Знаешь ли ты, о ком я думаю? Я хочу, чтобы дома было счастье. Больше пока я ничего не хочу и не попрошу у тебя. Я всегда постараюсь быть с тобой, и если когда-нибудь я уеду, то буду скучать без тебя и вернусь к тебе, милая моя, светлая! Сделай так, чтобы отец и Екатерина Васильевна были счастливы. Хочешь, я даже в мыслях не буду звать её мачехой? Она до конца не заменит мою маму, но что делать, что делать? Я хочу, чтобы люди жили хорошо, Кама-Камушка! И когда мне будет грустно, я буду приходить к тебе, ясная моя, чистая!..
Бил жерех. Течение сносило и прибивало к берегу, к ногам девочки оглушённых мальков. Они лежали на боку и белели, как пена. Постепенно рыбки приходили в себя, поворачивались вверх спинками, шевелили хвостами и, осознав, кто они и где они, уходили в глубину.
И опять бил жерех. На струе синевато-серое тело рыбины сгибалось в тугое кольцо, вымётывалось и молнией било по воде, так что брызги вместе с мальками походили на искры, будто жерех хотел, да не мог поджечь эту бурую от предосенних облаков и глины бегучую воду.