Шрифт
Фон
добрался к широким» окнам кабинета, подтянулся на руках, уцепившись за железный карниз, и соскользнул па
землю. Только пальцы оцарапал. Попробовал подслушать под окном. Ничего не получилось. Из кабинета
доносился какой-то неразборчивый гул.
Через пролом в заборе я проскользнул в школьный сад. По границе его, как часовые, стояли тополя. Я помнил эти
деревца совсем еще маленькими и беспомощными. Их высаживали, когда я учился в первом классе. Теперь это
были настоящие великаны, могучие и стройные. Может быть, я и не умел себя вести в классе. Но уж моему
умению кошкой взлетать на деревья мог позавидовать любой мальчишка в ауле.
Через несколько секунд я уже подпрыгивал на толстом, белокожем суку, пробуя его прочность.
Теперь я видел все происходящее в кабинете директора.
Собственно говоря, все это понятие очень неопределенное. Я видел, скажем, директора Ахметова, но только с
одной стороны, а именно с затылка. Он, наверно, произносил речь, потому что широко взмахивал руками, время от
времени пристукивал кулаком по столу, поворачивал голову то в одну, то в другую сторону. Рядом с директором
сидел Оспанов и, низко склонившись над столом, быстро что-то писал. Верно, вел протокол.
К сожалению, я не слышал ни слова. Но мне и без того все было понятно. Вот
Ахметов снова шлепнул ладонью по
столу. Что может говорить человек, делая такой жест? Ясно! «Г нать этого разбойника в шею!» Вот Ахметов
резким движением выбросил руку вперед. Первоклассник догадается
директор говорит: «Вон хулиганов и
дезорганизаторов из нашей дружной семьи!»
Директор говорит что-то Оспанову. Тот гасит папиросу, начинает свободной рукой разгонять дым по комнате.
Кто-то открывает форточку... Теперь до меня доносятся отдельные слова...
«Макаренко... коллектив...
общественное мнение... » Ахметов снова стучит по столу, произнося эти слова.
«Ага, догадываюсь я, он требует, чтобы меня наказали и от имени общественного мнения, и от имени
коллектива, и от имени Макаренко... Макаренко я очень люблю. Это он написал «Педагогическую поэму» и
«Флаги на башнях» Конечно, такой большой писатель должен презирать мальчишек, которые кладут лягушек в
сумки учительницам... »
Тишина Нет, кто-то говорит. Во всяком случае, все повернули головы в одну сторону, к дверям, и слушают. Я почти ложусь на ветку. Так вот кто выступает! Мама!
Мне почти не видно ее лица. Мешает занавеска. Это так обидно, что я еле сдерживаюсь, чтобы не крик-нуть
Оспапову: «Поправьте занавеску!»
Я почти не вижу лица мамы и совсем не слышу ее слов Но я чувствую, о чем и как она говорит. И это я обрек маму
на такой позор! Из-за меня она должна оправдываться, чувствовать себя виноватой, умолять чужих людей.
Зачем я родился таким болваном и шалопаем! Почему я не мог родиться таким, как тихоня Тимур? Ах, если бы я
был таким, как Тимур! Мама стояла бы сейчас в кабинете директора, а со всех сторон неслись бы комплименты, поздравления, возгласы восхищения,
Какой у вас чудесный сын, апай!
Как вы воспитали такого исключительного ребенка!
Все родители завидуют вам, товарищ Кадырова.
Ветер отогнул занавеску Теперь я хорошо вижу бледное расстроенное лицо мамы Но она тут же садится на стул, видимо закончив речь. Поднимается и подходит к столу Майканова.
Ну, теперь я наверняка погиб. Если бы не она, педагоги могли пожалеть маму и склониться на мою сторону.
Майканова держит в руке линейку и постукивает ребрышком ее по столу Она стоит ко мне, в профиль, и я
пытаюсь по губам прочесть, о чем же она говорит...
Я думаю, она говорит: «Кадырова нужно исключить! Он неисправим!
Сегодня он обещал и клялся, а завтра все
равно примется за старее!»
Ничего не скажешь... Так было уже много раз.
Говорят, нет судьбы, а все зависит от самого человека.
Если это так, то почему Майканова поймал» когда-то в сельмаге меня, а не Тимура?.. Впрочем, Тимура она не могла бы поймать, разве он полезет без очереди!
Конечно, Майкановой будет хорошо, если из ее класса уберут такого нарушителя дисциплины, как я.
А мне-то каково? Но учительнице до этого дела нет. Вот она сказала, видимо, что-то очень веселое. Во всяком
случае, все смеются. Даже Ахметов хохочет... И мой любимый учитель, географ Рахманов, трясет плечами от
смеха... Убивают живого человека, разрушают всю его жизнь и смеются!
Мама тоже улыбнулась... Может быть,
Майканова сказала не про меня?
Нет, ясно, что речь идет обо мне. Она показывает ту самую черненькую сумочку, в которую я положил лягушку, и
смеется. Как это говорят? «Кошке игрушки, мышке слезки». А может быть, хорошо, что люди смеются? Когда
человеку весело, он добреет... Вот прыгнуть бы сейчас прямо с ветки в окно и сказать, пока у всех хорошее
настроение: «Я смогу быть дисциплинированным! Смогу, чего бы мне это ни стоило! Только не исключайте!
Оставьте меня в школе хоть на один день, и я покажу, что могу вести себя, как полагается примерному ученику!»
Снова говорит мама. Всего два-три слова и опять садится. Кажется, сейчас она немного успокоилась... Как это называется: «Смириться со своей судьбой».
Вот встал Ахметов. Значит, педсовет кончился. Скорее с дерева и на скамейку.
Дед в шубе все еще сидит там.
Шрифт
Фон