Шрифт
Фон
Опять ты здесь? спрашивает он и подозрительно оглядывает меня.
Здесь, дедушка, говорю я.
Чего это ты, милок, дрожишь? Неужели замерз... Я не успеваю ответить. На крыльце, освещенном приоткрывшейся дверью, показываются несколько фигур.
Я весь обращаюсь в слух.
Рискованно, рискованно с вашей стороны, говорит лысый, толстый химик, я бы на вашем месте не делал
таких опытов.
Вы химик и отказываетесь от опытов? смеется Майканова.
Может быть, и не так уж зла она на меня, если забыла, что только что решали мою судьбу, и говорит о каких-то опытах.
Это не опыт, ага. Г олос принадлежит Рахманову. Г лавное, чтобы человек понял, что его осуждают не
только педагоги, а и весь коллектив учащихся...
«Осуждают»? Значит, это все-таки про меня.
Значит, и «опыты» про меня, и Майканова хочет их делать. Что же такое «опыты»? Может быть, это и
называется опыт выгнать человека, как собаку, из школы... Опять говорит Майканова:
Я твердо убеждена, что даже этого Султана, о котором говорили как о некоем сказочном разбойнике, можно было бы исправить в свое время...
«Вот это коварство Значит, Султана можно исправить, а я неисправимый!»
Только тем, что я слишком устал и
перенервничал в этот день, я объясняю мое молчание, объясняю то, что не бросился к Майкановой с таким
криком в первую же секунду.
Во вторую секунду уже не было смысла бросаться.
Майканова сказала Рахманову:
Мы с вами еще будем гордиться когда-нибудь этим пареньком Кадыровым...
Значит, она за меня! А как же в случай в сельмаге, столкновение из-за путевки, наконец, лягушка?..
Значит, нельзя так быстро считать человека своим врагом и нужно долгодолго думать, чтобы понять, как он к тебе относится.
А вдруг Майканова никогда не желала мне зла? А я-то.. Сколько страхов я из-за этого натерпелся. . Сколько переживал и мучился!
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
«...Если ученики шестого класса поверят словам Кадырова Кожи, что он отныне прекратит своё баловство,
недисциплинированность, лень, хулиганство, проказы, озорство и прочее, если они заступятся перед дирекцией
за этого самого Кожу, то этого парня можно оставить в школе. Если же нет гнать его в три шеи...»
Может быть, в протоколе педсовета было написано обо всем этом другими словами, но смысл был, безусловно, именно такой.
Судьбу мою должны были решать не директор, не педагоги, не Майканова, которой я больше всего боялся, а сами ребята.
Вы сами поймете, что, как только я узнал об этом, я сразу же стал прикидывать, сколько у меня в классе друзей и
сколько врагов, кто поднимет голос в мою защиту, а кто, наоборот, будет радоваться моей беде.
Оказалось, что друзей и врагов у меня почти одинаково.
Но были еще такие ребята и девочки, с которыми я и не дружил, и не враждовал. Вот они-то и были для меня
главной загадкой. С одной стороны, им ничего не стоило промолчать. Мы не тронули тебя, ты в следующий раз
нас не тронешь. С другой стороны, зная мой воинственный характер, они могли бы рассуждать так: сегодня я
попрошу оставить его в школе, а завтра он разобьет мне нос, зальет чернилами мои тетради, подставит ножку во
время игры или сделает еще что-нибудь похуже.
Что касается явных врагов, то больше всего мне приходилось опасаться Жантаса. Когда дело касалось ответов
на уроках, Жантаса нельзя было назвать красноречивым человеком. Если речь на собрании шла о каком-нибудь
деле, например о помощи колхозу или о вечере самодеятельности, он тоже не отличался ораторскими талантами.
Но приходил и его час: нужно было кого-нибудь отругать. Тут уж Жантас оказывался, как говорят, вне всякой конкуренции... Если Жантас так яростно выступал против людей, которые не сделали ему ничего плохого, как
будет он рваться в бой, когда начнут обсуждать меня. Да будь Жантас глухонемым, и только покажи на пальцах, сколько пинков, тычков, подзатыльников, затрещин, толчков, шлепков и прочего получил он от меня, и моя судьба была бы решена.
Вторым по опасности для меня противником был Тимур-справедливый, как называли его ребята, наш
председатель совета отряда Я лично никогда с ним не ссорился, в общем, наши отношения были даже хорошими...
Но случалось и так, что я поддразнивал его, называя «книжным червяком», «зубрилой-мучеником», «чистюлькой»
или чем-нибудь в этом роде. Тимур никогда не сердился, всегда показывая, что воспринимает мои насмешки
только как шутку. Но кто его знает, как он выступит... Лучше даже сказать, известно было, как он выступит. Я не
помню ни одного случая, чтобы Тимуру было известно о какой -нибудь проказе или пакости и он не восстал бы
против нарушения дисциплины: немногословно, спокойно, но настойчиво» и убедительно. Впрочем, Тимур был
очень отзывчивым парнем. Если разжалобить его, объяснить, чем для меня может кончиться вся эта история, то он, пожалуй, и заступится.
Не откладывая дела в долгий ящик, на следующий же день, это было воскресенье, я отправился к Тимуру.
Около ворот Тимурова дома катался на велосипеде брат нашего председателя отряда третьеклассник.
Здорово, Темжан! приветливо воскликнул я. А ну-ка, пойди сюда! Темжан, услышав мой оклик, слез с велосипеда и отошел с ним поближе к воротам.
Да подойди же, попросил я.
Шрифт
Фон