Шрифт
Фон
словно разрезал пополам мое сердце. И я не мог прервать ее, я не мог даже попросить, чтобы мама перестала
говорить...
Наконец я не выдержал и начал всхлипывать.
Мой плач, как видно, еще больше расстроил маму. Она умолкла и тоже начала плакать.
Я сел в темноте прямо на пол, около кровати, пытался нащупать мамину руку и поцеловать ее. Но она молча
отдергивала руку и продолжала плакать.
Потом она подняла голову и вдруг спокойно, совсем спокойно спросила:
Как же нам дальше жить, Кожа? Может быть, тебе и правда не стоит учиться?
Мама!закричал я, совсем как маленький ребенок. Я больше не буду... не бу-у-уду...
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
На улице темно. Кругом тишина. Только собаки - пустобрешки то здесь, то там поднимают свой звонкий, не нужный никому лай.
Мы с мамой идем в школу на педсовет. Мама молчит. Выходя из ворот, она тихо сказала:
Нет у нас в доме мужской руки.
И еще переходя мостик через канаву:
Ну, погоди же, с завтрашнего дня начнется новая жизнь.
Больше мама ничего не говорит. Я тоже молчу. Я думаю, что означают мамины слова насчет новой жизни и
мужской руки. Раньше она никогда ничего такого не говорила... И вдруг руки и ноги мои холодеют неужели она
выйдет замуж за Каратая? Перед моими глазами встал ненавистный трехколесный мотоцикл. Я увидел его так
ясно, что мог сосчитать кривые царапины на бензобаке. Их было четыре. Что ж это за мужчина, который не может даже подкрасить мотоцикл!
Я весь дрожал от страха и обиды. Мне хотелось броситься перед мамой прямо на землю, в теплую вечернюю
пыль и закричать: «Прости, мамочка милая! Прости, пусть я провалюсь сквозь землю, если я хоть раз обижу тебя!
Не выходи замуж! Я клянусь, что буду самым смирным мальчишкой во, всем селе! Даже соломинку изо рта у овцы
без спросу не возьму. В школе... » Что это я сам себе болтаю про школу... Еще неизвестно, буду я завтра учеником
или нет.
Кто-то курил перед зданием школы. По белому костюму я узнал Ахметова. Он сразу же взял под руку мою маму и увел ее, а мне сказал:
Сиди и жди! Нужно будет позовем...
И я сел на скамейку.
Смешно, но я учусь уже шестой год, знаю эту скамейку, направо от больших дверей, шестой год, но сижу на ней
первый раз в жизни. И к чему мне было здесь сидеть? На переменке никогда не хватает времени на другие,
более важные дела, чем сидение на скамейке. До уроков? После уроков?
Словом, я сидел на этой скамье
впервые и должен сказать, что сидение это было очень неудобным и мучительным. Ко мне подошел школьный
сторож, старый Сайбек. Хотя было очень тепло, на плечах Сайбека висела лохматая шуба. Вот что значит годы!
Вглядываясь в темноту, он спросил:
Кто это?
Я, дедушка.
Ты дедушка? засмеялся старик. Это я дедушка, а ты, кажется, Кожа?
Да.
В гости ко мне пришел?
Нет на педсовет...
На педсовет? Старик покачал головой. Что же это у тебя за дела на педсовете...
Обсуждают меня.
Обсуждают? Наверно, хотят поставить тебя учителем?
Я рассердился:
Директором!
Еще лучше. Зарплата больше, невозмутимо сказал старик. Он присел на скамейку и вытянул из кармана шубы
кисет.
Я почувствовал, как рука деда провела по моей давно уж не бритой голове.
Хороший волос, крепкий волос, похвалил дед, совсем как у отца твоего, Кадыра.
А вы помните папу?
Почему же не помнить?засмеялся старик. Совсем недавно это было.
Лет каких-нибудь двадцать пять
назад, когда он мне выговор записал... Я тогда в гараже сторожем был.
Строгий был папа?
Не-е, хихикнул дед. Это Кадыр-то строгий!.. Не-е-е... Разве в гараже
курить можно?.. Там бумажки висели:
«Кто курит под суд». Меня еще простили, как неграмотного.
А вы разве неграмотный?
В войну научился. Я тогда сельсовет сторожил. Самый первый в ауле газеты получал. Пока кто придет,
контору откроет, ждать долго, а терпения нет прочитать... Вот я и наловчился...
Расскажите еще про папу, попросил я. Дед не заставил упрашивать себя.
Очень просто. Вот ты говоришь, строгий: Значит, понятия в тебе нет, что такое строгость... Я перед твоим
отцом в долгу. Знаешь, сколько я ему должен? Думаешь рубль? Или его? Не- е-е... Целого жеребца должен.
Понимаешь?
Понимаю, сказал я из вежливости.
Ничего ты не понимаешь и понимать не можешь! рассердился дед. Не можешь, потому что не знаешь, о
чем речь идет... Это знаешь когда было? Знаешь, когда коллективизация была?
По истории проходили.
Так вот, было это в первую осень коллективизации. Был у твоего отца чудесный конь, темно-карий иноходец. А
у меня никогда в жизни лошади не было. Пришлось мне по какому-то делу ехать на мельницу. Выпросил я карего
у твоего отца и поехал... И погубил коня, дед засопел. Погубил, хмуро повторил он, надо было напоить
коня, а потом пустить на траву. А я перепутал... Пустил непоеного да стреноженного... Пить ему захотелось,
подскакал к болоту и... утонул.
На другой день иду туда Он лежит... Не конь, одна голова лежит, как ныряющая утка, а все остальное под водой.
Собрались десять парней и насилу вытащили арканом...
Будь на месте твоего отца другой человек, уплатить бы заставил, в суд бы подал: А у покойного Кадыра душа
широкая была. Простил он мне. «Что делать, сказал, вы же не со злым умыслом. Умный парень был твой отец.
Шрифт
Фон