Давид, надо идти! Мы уйдем завтра!
Отец!
Да, да, идем! Он спотыкался, словно слепой, но все же смог добраться до двери хижины.
Давид тихо сидел, после встал и пошел за отцом.
Глава II Тропинка
Давид стоял в дверном проеме и с изумлением смотрел на него. Потом в его глазах мелькнуло странное выражение.
Папа, куда мы идем? спросил он дрожащим голосом, медленно входя.
Назад, сын. Мы возвращаемся.
В деревню, где мы берем яйца и бекон?
Нет-нет, дружок. В другую сторону. На этот раз мы спустимся в долину.
В долину? В мою долину, где Серебряное озеро?
Да, сын, и еще дальше гораздо дальше. Мужчина говорил мечтательно, глядя на фотографию, которую он держал в руках. Она оказалась между нотными листами и не была отложена вместе с другими фотографиями. Это был портрет красивой женщины.
Давид неуверенно взглянул на отца.
Папочка, кто это? Чьи это фотографии? Ты никогда не рассказывал об этих
портретах, кроме того кругленького, что ты носишь в кармане.
Вместо ответа отец обратил к нему отсутствующий взгляд и задумчиво улыбнулся.
Ах, Давид, мальчик, как они тебя полюбят! Как полюбят! Но не разрешай себя баловать, сын. Смотри, запомни запомни все, что я тебе говорю.
Давид снова задал свой вопрос, но на этот раз мужчина повернулся к фотографии спиной и пробормотал что-то, непонятное мальчику.
И Давид больше не задавал вопросов. Он был слишком потрясен, слишком обеспокоен. Никогда еще мальчик не видел отца в таком состоянии. В нервной спешке тот наводил порядок, часть вещей положил в сумку, другую в старый чемодан, чтобы оставить его в доме. Щеки отца сильно раскраснелись, глаза ярко сияли. И он говорил почти без остановки, но Давид почти ничего не понимал. Потом мужчина схватил скрипку и заиграл. Никогда раньше Давид не слышал, чтобы отец играл так. Глаза мальчика наполнились слезами, а сердце охватила тупая, тянущая боль но почему, мальчик не знал и сам. Еще позже мужчина оставил скрипку и устало опустился на стул. Тогда Давид, утомленный и напуганный, побрел к своей койке, лег и уснул.
Почти перед рассветом он проснулся в другом мире. Отец ласково звал его к завтраку. Комнатка, лишенная украшений, казалось голой и холодной. Закрытая и перевязанная ремнями сумка стояла у двери на полу вместе с двумя скрипками в футлярах, готовыми к отбытию.
Мы должны торопиться, сын. До поезда идти далеко.
До поезда? Настоящего поезда? Мы поедем на нем? теперь Давид окончательно проснулся.
Да.
И это все, что мы берем?
Да. Поторопись, сынок.
Но мы вернемся когда-нибудь?
Ответа не последовало.
Папа, мы вернемся когда-нибудь? голос Давида стал настойчивым.
Мужчина остановился и подтянул на сумке ремень, который и так был туго затянут. Затем беззаботно рассмеялся.
Ну, конечно, ты когда-нибудь вернешься, Давид. Только подумай, сколько всего мы здесь оставим!
Когда последняя тарелка была отложена в сторону, последний предмет одежды поправлен и комнатка окинута последним взглядом, путники взяли сумку и скрипки и вышли в сладостную свежесть утра. Заперев дверь, мужчина тяжело вздохнул, но Давид этого не заметил. Его лицо было обращено на восток Давид всегда смотрел в сторону солнца.
Папочка, все же давай никуда не пойдем! Давай останемся здесь! воскликнул он с жаром, впитывая красоту утра.
Нужно идти, Давид. Пойдем, и отец мальчика устремился на запад, пересекая зеленый склон.
Тропа была едва различима, но мужчина нашел ее и уверенно зашагал вперед. Время от времени он останавливался, чтобы упрочить не слишком устойчивый шаг или поудобнее взять сумку. Очень скоро путники оказались в глубине леса, и птички пели у них над головами, а бесчисленные крошечные ножки сновали в подлеске со всех сторон. Где-то рядом ручей громко бормотал о радости жизни, а высоко в вершинах деревьев утреннее солнце играло в прятки с танцующими листьями.
И Давид прыгал и смеялся он так любил все это и так хорошо знал. Птицы, деревья, солнце, ручей, маленькие хлопотливые зверушки все они были его друзьями. Но мужчина не прыгал и не смеялся, хотя тоже очень все это любил. Мужчина боялся.
Теперь он знал, что взялся за дело, которое было ему не по плечу. С каждым шагом сумка становилась тяжелее, и с каждым часом настойчивая, тянущая боль в боку усиливалась, пока, наконец, не стала пыткой. Он забыл, какой длинной была долина, и не осознавал, что потратил почти все силы еще до начала спуска по тропе. В голове мужчины пульсировал вопрос: что, если, в конце концов, он не сумеет
В полдень они остановились, чтобы перекусить, а на ночь устроились у спокойного омута с темной водой, где говорливый ручеек остановился отдохнуть. На следующее утро вновь вышли на тропу, но уже без сумки. Мужчина спрятал ее под листьями в небольшой впадине и деланно небрежно сказал:
Думаю, не стоит ее тащить. Знаешь, ничего такого необходимого в ней нет, а коробку с обедом я взял. К ночи мы уже будем в долине.
Конечно! засмеялся Давид. Она нам не нужна. И он снова расхохотался. Давид не видел особой нужды в сумках и прочей поклаже.
Они преодолели уже больше половины спуска и вскоре достигли поросшей травой дороги. По ней редко ходили, но все же это была дорога. Потом они дошли до перекрестка четырех путей, два из которых были покрыты следами бесчисленных колес. К закату текущий вдоль тропы ручеек тихонько забормотал о мирных полях и лугах, и Давид понял, что они спустились в долину.