Таково было объявление английского дворянства в сей перелом.
Французские же дворяне, пережившие восстановление Бурбонов, не имели никакого влияния; несмотря на то они объявили требования, гораздо важнейшие, нежели английские аристократы при утверждении Карла II. Конечно, несправедливо обвиняют их, будто они ничему не выучились и ничего не забыли во время продолжительного своего изгнания. Однако должно удивляться их желанию составить собой особенный класс, отличный по своей верности и страданиям за короля.
К сим смешным требованиям французских эмигрантов присоединилась совершенная невозможность поддерживать оные: многолетнее изгнание прервало все сношения их с отечеством. Они разделились на многие классы, и старые изгнанники, покушавшиеся восстановить трон королевский оружием, взирали с презрением и ненавистью на новых, коих извергало каждое потрясение Французской революции. Из них мало было людей с отличными талантами; изгнанные в зрелых летах уже состарились; бежавшие же из Франции в юном возрасте, находясь долгое время между иностранцами, не знали нравов и обычаев своего отечества; и вообще ни те ни другие не имели практической опытности в делах общественных.
Итак, в сей партии не было мужей, отличных по своему происхождению; верности и особенной преданности к Людовику XVIII; он не мог избрать из них деятельных агентов для производства общественных дел. Между ними находились многие, достойные украшать двор, а не защищать его. Но должно ли удивляться, что люди, разделявшие бедствия своего монарха и явившие столько усердия и преданности к его особе, были приближены к нему при перемене счастья? Должно ли удивляться, что Людовик, взойдя на трон, сохранил любовь доброго и признательного государя к тем из своих подданных, которые соединены были с ним:
заметить народу, что король был весьма далек от пристрастия к эмигрантам; многие думали, что он ожидал только минуты утверждения своей власти, чтобы удовлетворить их требования. Сии подозрения, поражавшие умы легковерных, подкрепляемы были недоброжелателями, которые пугали мирных поселян отдаленным звуком феодальных цепей; между тем как неизвестность насчет собственности тревожила многочисленных и сильных стяжателей национальных земель.
Всеобщая ненависть к духовенству и опасение, чтоб оно не потребовало церковных имуществ, возбуждали еще большее негодование, нежели мнимое пристрастие короля к эмигрантам.
Благочестие, отличавшее короля и графа дАртуа во время их несчастия, не переменилось и по восстановлении трона Бурбонов: оно имело приметное влияние на служителей церкви.
Жалкое состояние общественного духа было причиной того, что их поведение, столь почтенное само по себе, казалось в глазах ослепленного народа недостойным уважения. Помещики опасались учреждения прежних податей; бедные работники и купцы смотрели на запрещение работы по воскресеньям как на налог, обременяющий их трудолюбие; похитители церковных имуществ еще более боялись усердия священнослужителей, отказывавших им в причастии; протестанты Южной Франции с ужасом воспоминали гонения, которые они претерпевали, и страшились возобновления оных.
Многие боялись нового порядка, который мог произойти от влияния духовенства и дворянства; партия сих людей состояла из защитников старой демократии, кои назвали себя конституционистами, а впоследствии либералами. Первое название приняли они по причине жаркой преданности своей конституции, а второе по причине мнимого превосходства над всеми старыми предрассудками. Между ними находили убежище все те, кои после продолжительного сопротивления Бурбонам принуждены были наконец покориться Людовику XVIII и которые провозглашали, что они склонились не под иго власти королевской, но под покровительство изданной им конституции. К сей партии присоединились еще люди, игравшие важную роль во время революции, и отличившиеся превосходными талантами и опытностью в делах политических.
В числе их был и знаменитый Фуше, герцог Отрантский, который, находясь долгое время в должности министра полиции при Бонапарте, хорошо знал все интриги французов. Впрочем, все заставляет думать, что он не желал сделать противную партию жертвой революции, а хотел только произвести бурю в тюильрийском кабинете.
Когда Наполеон приближался к Лиону, Фуше требовал у короля аудиенции для изъяснения некоторых важных дел. Людовик отказал ему в свидании и вместо оного отправил к нему двух дворян для узнания его предложений. Фуше напомнил королю о предстоявшей опасности и обещал, на некоторых условиях, остановить успехи Бонапарта; посланные спрашивали, в чем состояли средства, кои хотел он употребить для сего дела; он не заблагорассудил открыть их, однако же ручался за их действительность. Одно из условий, предложенных им, состояло в том, чтобы герцога Орлеанского наименовать главнокомандующим всех войск, а ему вверить главное внутреннее управление. Это предложение было отвергнуто; но особа, от которой я слышал сей анекдот, уверяла меня, что Фуше мог сдержать свое слово.