Лариса подняла голову, я встретилась с ней взглядом и приложила все усилия, чтобы лицо мое осталось бесстрастным. Денежный интерес звучал издевкой что касательно меня, что касательно Ермолина. Ничего не утаить в таком тесном кругу, все о нашем плачевном состоянии знают, разве что брак двух нищих устраивал обе стороны, а значит, и все купеческое достопочтенное общество.
Я не скажу! нервно взвизгнула Лариса. Во имя Всемогущей! Были бы у меня эти проклятые драгоценности, я бы в лицо тебе их швырнула, только чтобы ты убралась отсюда!
Что ты не скажешь, сестрица?
Что ты в Ермолина влюблена! Девка паршивая! выплюнула она в сторону, бледнея еще сильнее и кривясь от отвращения. Как тебя, сластолюбицу, братец подле себя терпел!
Похоже, что это причина, по которой купец не церемонился со своей юной супругой. Бил, но любил, откупался драгоценностями, снова бил, опять откупался, а глупая Липочка еще дразнила его, флиртовала напропалую, вместо того чтобы заниматься детьми. Но Прасковья ни словом не намекнула, что подоплекой моих страданий
улики.
Домна, работница, уронила поднос, прибавила я кисло. Но я все собрала.
Пока доктор смотрел на меня как на диво дивное, я начала ковать железо. От Зинаиды не пахло сливками, зато пахло от Домны. Возможно, яд был в хлебе или же в сухарях? Может, их собрали со всех углов, а до того посыпали отравой от крыс и мышей. В этом доме считали, что я и мои дети достойны только объедков.
От чего Зинаида могла умереть?
Думать нечего, махнул рукой доктор и с сожалением посмотрел на тело. Лариса считала, что сплоховала бабка со спицей, но тогда юбка была бы в крови. Rigor mortis э-э быстрое окоченение нижних конечностей и живота, посинение губ, отравление хлебным цветом, картина с древности хорошо известная. Вы, Олимпиада Львовна, поторопите, чтобы подводу мне дали, не в коляске же тело в участок везти. Не знаете, где могла ваша Зинаида хлебный цвет раздобыть? Средство, в империи давно запрещенное.
Почему вы решили, что Зинаида?.. опешила я. Я видела, как она умирала, и хотела ли она отравить кого-то, быть может, даже меня или моих детей, кто знает, но неосмотрительно есть или пить отравленное самой смерть слишком страшная.
Доктор покачивал головой. Он был немолод и сед, повидал, как я себе представляла, немало, и в том, что говорил, он был убежден. Насколько я могла судить, доктора в это время хватались за все, что подворачивалось, будь то переломы, тяжелые роды, травмы черепа и инфекционные заболевания, опухоли и отравления, и практика их была намного обширнее во всех существующих отраслях медицины. Правда, кладбища тоже больше, чем у моих современников.
Милая моя Олимпиада Львовна, снисходительно улыбнулся доктор, и я в его взгляде читала чуть ли не зависть ко мне, непосвященной, вы юны и несведущи, а хлебный цвет пьют, чтобы плод из чрева изгнать. Перестаралась девка ваша! Но вот где она корень взяла, когда хлеб пораженный гниет за половину зимы, а за продажу зараженного зерна каторга полагается, вот это ума не приложу. Так что, пришлете мне подводу?
Глава одиннадцатая
Барин, дозволите? раздался хриплый голос, который я назвала бы прокуренным, но здесь я ни разу не учуяла ничего, похожего на табак. Вы до ванек-то выйдите да ткните в любую телегу, на которой провианту не возят. По указу высочайшему на нужды докторов да полиции предоставить обязаны, да.
Я по кожевенному запаху догадалась, кто это мог быть, недоумевала только откуда простому мужику знать тонкости, о которых неизвестно доктору? Имя мужика вылетело из головы, доктор, учуяв вонь, поморщился а я считала, что брезгливость медикам противопоказана, или гримаса была не в адрес кожевенного производства, а в адрес лапотника-мужика.
Больно ты, брат, грамотный, ухмыльнулся доктор, с неприязнью косясь уже на меня, и я подумала: знает он все насчет подвод и указа, не может не знать, но норовит получить копеечку малую то там, то сям. Есть такое дело, ну иди, от моего имени возьми подводу и не забудь еще кого прислать, тело перенести надобно.
Старый ты хрен, обозвала доктора я, а потом закатила глаза плевать, что он заметит. Века идут, а люди не меняются.
Я, барин, мужик, купцы меня слушать не станут, спокойно возразил Евграф, вот как его зовут. А вы барин, образованный, и говорить умеете, и шапку перед вами ломают. Он вышел к нам, я постаралась не задерживать дыхание. С непривычки тяжко, но по опыту утренней своей поездки я уже знала, что скоро вонь въестся мне в слизистые и чувствовать ее я перестану. Я, барин, с телом сам управлюсь. А вы ступайте, я тут подсоблю.
Я напряглась, не зная, чего от этого Евграфа ожидать. Доктор, что-то бормоча себе под нос, все-таки вышел, Евграф стащил с лавки ту самую тряпку, которая ночью служила ему постелью, и принялся оборачивать тело.
Ох, Зинка-Зинка, бедовая твоя головушка, расслышала я и поразилась, с какой болью Евграф произнес эти слова. Куда же ты смотрела, дурка-дурнуха
Куда она смотрела, Евграф?
Он не спеша накрыл тело тряпки оказалось маловато, ноги Зинаиды торчали, нелепо поджатые, окаменевшие, пугающие больше, чем ее удивленное собственной смертью лицо.