Положенный затем Рыцарь Мечей предсказывал своим походным облачением нечто неожиданное: вероятно, верховой привез пирующим тревожное известие, или жених, покинув пир, во всеоружии помчался в чащу на таинственный призыв, а может быть, и то, и это: жених предупрежден был о нежданном госте и, схватив оружие, тотчас вскочил в седло. (Наученный тем случаем в лесу, он больше носу не казал из дома безоружным.)
С нетерпением мы ждали объяснения, надеясь на очередную карту; ею стало Солнце. Дневное светило держал над головой бегущий, нет, скорей даже, летящий над разнообразным, широко простершимся пейзажем мальчуган. Понять, что это означает, оказалось нелегко: возможно, просто был прекрасный ясный день, и в этом случае рассказчик тратил карты на несущественные подробности. Вероятно, следовало заострить внимание не столько на аллегорическом значении фигуры, сколько на буквальном: полуголый ребенок бегал вблизи замка, где играли свадьбу, и жених, встав из-за стола, пустился за озорником.
Но стоит присмотреться и к тому, что у мальчика в руках: может быть, разгадку нам подскажет лучащаяся голова. Вновь посмотрев первую карту, ту, которой представлялся нам герой, мы снова обратили внимание на солнца, вышитые или нарисованные на плаще, в котором он подвергся нападению разбойника; может быть, тот самый плащ, позабытый на поляне, где он наслаждался мимолетной страстью, и реял теперь в небе, как бумажный змей, и рыцарь наш пустился за мальчишкой, чтобы вернуть его себе или узнать, как плащ к тому попал, то есть как связаны между собой ребенок, плащ и девушка в лесу.
Все это, надеялись мы, прояснит нам очередная карта; увидев Правосудие, мы убедились, что в этом Аркане, где изображена была не только, как обычно, женщина с весами и мечом, но в глубине (а ежели взглянуть иначе на люнете, обрамлявшем главную фигуру) еще и воин (или амазонка?) в доспехах, скачущий на штурм, заключена одна из наиболее насыщенных событиями глав этой истории. Нам оставалось только строить предположения. К примеру, когда преследователь догоняя уже озорника с воздушным змеем, путь ему внезапно преградил другой вооруженный всадник
Что могли они сказать друг другу? Для начала:
Кто идет?
Тут неизвестный рыцарь обнажил лицо и оказался женщиной, в которой сотрапезник наш узнал свою спасительницу: она
стала полней, решительней, спокойнее, на устах ее была едва заметная печальная улыбка.
Чего ты хочешь? спросил, должно быть, он.
Правосудия! ответствовала всадница. (Таков был смысл Весов.)
Но если вдуматься, их встреча могла происходить и так: выскочив из леса на коне (фигура в глубине или на люнете), амазонка крикнула ему:
Стой! Знаешь, за кем гонишься?
За кем?
За сыном! ответила воительница, обнажив лицо (на первом плане).
Что же мне делать? вопросил, должно быть, наш герой, испытывая запоздалое раскаяние.
Предстать перед судом Всевышнего (Весы)!. Защищайся! потрясла она Мечом.
«Сейчас поведает о поединке», подумал я, и рассказчик в самом деле бросил бряцающие Два Меча. Вились искромсанные листья, цеплялись за клинки лианы. Но печальный взгляд рассказчика не оставлял сомнений относительно исхода: его противница владела мечом мастерски, так что теперь настал его черед лежать посреди луга обагренным кровью.
Открывает он, придя в себя, глаза и что же видит? (Несколько высокопарной мимикой рассказчик призывал ждать следующей карты, словно откровения.) Пред нами предстает Папесса увенчанная короной таинственная аскетичная фигура. Может быть, герою помогла монахиня? Но взгляд его, не отрывавшийся от этой карты, полон смятения. Колдунья? Он с мольбою воздевает руки в священном ужасе. Встретился с верховной жрицей, тайно отправляющей кровавый культ?
Знай, что в лице той девушки ты оскорбил (от каких же еще слов Папессы лицо его могло так исказиться?) ты оскорбил саму Кибелу , богиню, культу которой посвящен весь этот лес. Теперь ты у нас в руках.
Что он мог ответить, кроме как пролепетать:
Я искуплю, я замолю свой грех, помилуйте
Теперь лес тебя поглотит. Лес это утрата самого себя. Чтобы присоединиться к нам, ты должен отказаться от себя, лишиться своих качеств, расчленить себя на части, смешаться с окружением, влиться в стаю носящихся по лесу с воплями Менад.
Нет! вырвалось из онемелой его глотки, но рассказ уже заканчивался Восемью Мечами: в него вонзились, раздирая его тело, острые клинки растрепанных служительниц Кибелы.
Повесть об алхимике, продавшем свою душу
Давая нам понять, что сочетание их имеет отношение к нему, он положил правее и чуть выше этой пары карт фигуру Короля той же масти, что и Туз (которую, пожалуй, можно счесть его изображением в ранней юности, причем, сказать по правде, слишком лестным), левее же Восьмерку Посохов.