На ограду склонились Калита, Градов, а затем подошел и Ропот с двумя казаками.
Вишь, как украсили могилу, сказал один из стариков.
Что, нравится, папаша? спросил Ропот.
Доброе дело, оно завсегда нравится, ответил старик.
К братской могиле подходили все новые и новые люди. Пришел сюда и Леонид Градов с Демкой Вьюном послушать, что говорят об их вчерашней работе.
Подул суховей , набежал горячей волной на станицу. Поднялась желтая пыль, и небо окрасилось в зловещий цвет. Направляясь от братской могилы к крыльцу ревкомовского здания, где толпился народ, Ропот заметил Лаврентия Левицкого, шедшего вместе с Федотом Молчуном.
Здорово, Лавро! Ропот поднял руку. Давно я с тобою видался. Вот.
Да, времени прошло много, косясь на Молчуна, ответил Лаврентий. Кажись, ще с восемнадцатого.
Ты у кого воевал? поинтересовался Ропот.
Лаврентий, не ожидая такого вопроса, смущенно опустил глаза, пожал плечами.
Как тебе сказать, Прокофьевич Последнее время был на польском фронте, у Буденного.
Я сам почти весь девятнадцатый прослужил у него, сказал Ропот, подкатывая глаза.
А под Киевом ранили, пришел домой, поглядывая на собеседника, нахмурился Лаврентий.
Куда ж тебя?
Под дужку клюнуло, указал Лаврентий на левое плечо.
Мослак не задело?
Нет, мякиш только пробило. Уже все зажило.
Ропот кинул окурок, поскреб подбородок.
Помню, начал он скороговоркой, отпустил меня Семен Михайлович на побывку и самолично написал такую бумагу, с которой никто не имел права задержать меня. Прибыл я, значит, в Харьков на станцию, чтобы оттуда ехать домой, а там поезд какого-то важного начальника: от преда Реввоенсовета, что ль. А в вагон меня не пущают. Подхожу к военному, мол, так и так: мне домой надобно. Показываю ему бумагу. А он ни в какую и слушать меня не хочет. «Это, говорит, поезд не для вашего брата». Меня так и въело, кольнуло под самую ложечку. Не вытерпел я такой безобразии да за петельки его. А живец-то у меня добрый был. Тут из вагонов на наш гвалт высыпали военные. Самый старший проверил мои документы да и посадил, как графа. Вот.
Бывали и у нас такие куплеты, с важностью сказал Лаврентий.
Робеть там нельзя, а то курица обидит.
Из-за угла вынырнул юродивый, который был накануне в монастыре. За ним гурьбой бежали ребятишки и громко кричали:
Лука, затанцюй, шось дамо!
Лаврентий поглядел на них из-под руки, промолвил:
Ач ребятенки за дураком как быстрятся
Лука хлопал в ладоши, отплясывал трепака на пыльной дороге. Мальчишки потешались над ним, бросали в него камнями. Лука сердился, гонялся за ними.
Зачем божьего человека обижаете? пригрозил малышам отец Валерьян, поп станичной церкви, который только что отслужил заутреню. Грех вам будет.
Накажи, накажи их, отец! раздался трубный голос юродивого.
Вьюн подозрительно уставился на пришельца. С одной стороны, ему бросились в глаза рубища этого божьего человека, а с другой выхоленное лицо и руки.
Чего ты? спросил у него Леонид.
Какой-то он подозрительный, сказал Вьюн.
Клава Белозерова так же с опаской взглянула на Луку, которого продолжали преследовать мальчуганы.
Клава, Клава! неожиданно окликнул ее кто-то.
Клава остановилась. К ней подбежала высокая, статная девушка с длинными черными косами.
Ой, Аминет! радостно вскричала Клава и бросилась ей на шею. Знаешь, сегодня у нас после митинга будут комсомол организовывать.
Знаю, протянула Аминет, одобрительно мотая головой. Я затем сюда и приехала
Два милиционера вынесли на высокое крыльцо ревкома стол, накрыли его красным полотнищем.
В дверях показались Корягин, председатель коммуны Доронин. За ними семенил Козелков.
Заняли места у стола. Станичники все еще продолжали шуметь и волноваться. Корягин, открыв митинг, сказал:
Товарищи, тише! Прошу внимания.
Площадь постепенно успокаивалась. Корягин шарил но ней прищуренными глазами, а когда совсем стало тихо, продолжал:
На Советскую Россию, как вы уже знаете, товарищи краснодольцы, зараз снову напала вся мировая гидра, каковая притаилась среди нас после ее всеобщего разгрому в девятнадцатом году, и каковая находится за границей, хочет задушить руками панской Польши молодую нашу республику, потопить нас в море крови! Особливо эта заваруха чувствуется у нас на Кубани, куды бежала со всей России в первые дни революции вся буржуазная контра, свила тут себе осиное гнездо, притихла поперву, схоронила свое жало, приняла этакую мирную личину, покедова набирала силу, а сейчас опять подняла голову, распущает свой яд промеж нас и заражает им честных казаков, воротит их не в ту сторону, куды надобно. У нас, большевиков, это называется контрреволюцией, за каковую мы ставим к стенке! А иначе как же? Гидра эта нас не милует. Потому и мы с тех же соображениев с нею не нянькаемся. Вы поглядите, каковой только нету на Кубани швали , и с нею нам, товарищи краснодольцы, надо вести сурьезную борьбу. Наши лютые враги, буржуи Америки, Англии, Франции, засылают сюды свое оружие, чтобы помочь контрреволюции сломить молодую советскую страну. Но мы с вами должны твердо стоять на своем посту, блюсти как зеницу ока то, что мы завоевали своей кровушкой, головами миллионов своих отцов и братьев, и точка!