За Волоховым и Вакулой приглядывай, Прокофьевич, предупредил он Ропота. Может, к ним еще прибудут какие-нибудь «гости».
Корягин в задумчивости шел вдоль плетней и заборов. Злоба теперь душила его еще сильнее, и он уже рассуждал вслух:
«Ишь ты! Не трожь меня. А мы зазря никого и не трогаем. Но с такими, как вы, нянькаться не будем. Доразу порешим всех, да и вся недолга. Он поскреб затылок и, не замечая, какой миновал квартал, шел некоторое время с потупленной головой, потом снова заговорил: Подумаешь Велик верблюд, да и на нем воду возят К ногтю бы все это собачье отродье и точка!»
Наконец подошел к своему двору, постоял минуту у калитки, затем, поднявшись на крыльцо, постучал в дверь.
Через некоторое время на пороге в полутьме показалась жена невысокая, лет тридцати пяти белокурая женщина, одетая в нательную рубашку и белую исподницу.
Не зажигая света, Корягин в кухне снял с себя полевую сумку, вместе с фуражкой повесил на вешалку, переступил порог боковой комнаты. Жена почувствовала по его шагам, резким движениям, что он был не в духе, следом за ним внесла лампу, поставила на стол, застланный льняной скатертью.
Петя, есть будешь? глядя ему в лицо тревожными глазами, заботливо спросила она.
Нет, не хочу, покачал головой Корягин, заглядывая в кроватку, где спал его трехлетний сынишка. Вынув из кобуры наган, он положил его на тумбочку, разделся, повесил в гардероб брюки и гимнастерку, пожаловался: Устал я дюже, Еля. Аж на душе муторно.
Сунув наган себе под подушку, он лег на кровать, прикрылся до пояса легким одеялом. Глаза его невольно остановились на букете пышных красных пионов, стоявших в кувшине на угольнике . Рядом, вверху на простенке, висели две большие фотокарточки отца и матери жены, умерших еще в дореволюционное время. Окна были завешены гардинами, на подоконниках стояли цветы в горшках.
Елена поправила головку спящего сына, погасила свет и тоже легла.
Сон быстро начал одолевать их. Но в это время в комнате явственно послышался какой-то шорох. Елена неожиданно вздрогнула и открыла глаза.
Что с тобой, Еля? обеспокоенно взглянул на нее Корягин.
Ой, сердце зашлось! воскликнула она, приложив руку к груди. Ты слышишь? Что-то шелестит.
Да то цветы твои осыпаются, засмеялся Корягин. Пугливая ты стала.
Время такое, вздохнула Елена, все еще чувствуя, как трепещет ее сердце. Всего боюсь. Когда тебя долго нет по ночам, места себе не нахожу.
Такая работа моя, сказал Корягин и, заложив руки под голову, пошутил: Беспокойного мужа выбрала себе и сама покой потеряла.
Боюсь я за тебя, Петя, очень боюсь, прошептала Елена и прижалась щекой к его плечу.
Корягин обнял ее и, глядя в темноту, сказал:
Да, гадов хоть отбавляй.
А я что тебе говорила? Елена приподнялась на локоть. Тут кругом офицерье, кулаки. Им Советская власть костью поперек горла стала.
Вот и надо кончать с этой сволочью! бросил Корягин. А мы цацкаемся с недобитками!
Не горячись, сказала Елена. Тебя ж предупреждали в отделе.
Плевать сверху всегда легче, буркнул Корягин, а попробуй-ка снизу. Не по душе мне все эти предупреждения. Понимаешь? Простору нету. Он заворочался, словно на иголках, выдохнул: Эх, бывало, на фронте! Там врага не щадили, а
тут то и дело сдерживай себя, жди указаний.
Елена знала крутой нрав мужа и боялась за него.
И все же будь осторожен, Петя, попросила она.
Не волнуйся, Еля, ответил он успокоительно. Я все понимаю. За гражданскую войну научился подчиняться, уважать дисциплину.
XI
Господи! крестились старухи. Пошли дождик на наши поля.
Что-то грозится, а толку мало, говорили бабы, собираясь группами у заборов.
Галина Калита созывала птицу и швыряла ей из подола пшеничные отходы. В посветлевшем воздухе над двором кружились голуби. Хлопая крыльями, они стаей сели на замшелую камышовую кровлю хаты, затем поодиночке начали слетать к зерну
На северном небосклоне из-под сизого облака черным рукавом спускалась к земле синяя полоса
То-то у людей счастье, указывая на нее, огорченно вздыхала Денисовна.
А у нас будто заколдованное место, сокрушалась Фекла Белозерова.
В церкви шло богослужение, хотя большинство краснодольцев толпилось около ревкома, с нетерпением ожидало начала митинга.
У братской могилы, обсаженной цветами, похаживали станичники. Они заглядывали через железную ограду, на увенчанный красной звездой белый каменный обелиск. На одной его стороне были высечены слова: