Он слушал меня почти с детским вниманием и вдруг весь просиял. Мне даже показалось, что на его глаза набежали слезы. Конечно, так оно и было, я просто этого еще не знал за ним.
Неужели вы все это поняли? Правда? Как это хорошо! А кто вы такой?
Я назвал себя и прибавил:
Я Коля, брат Ины, с которой дружит ваш брат. {-17-}
Шура? А я и не знал. Ну что ж, стоило прочесть доклад. Оказывается, меня слушали не только пьяные медики. Спасибо Ивану Сергеевичу! Вы ведь присутствовали при этой сцене? Я вас заметил. Но простите, Коля, (он назвал меня так впервые ), я обязательно должен отужинать с Буданцевым, а на троих не хватит ресурсов. От Сережи уже не отделаться. Да и не надо! Но приходите! Завтра! Непременно! Слышите?
Конечно, я так и сделал. Час встречи не был обусловлен, и я пришел под вечер, без предварительного звонка по телефону. Купола храма Христа-Спасителя и розовой церковки чуть левее уже заливало малиновыми лучами. Под хрупким небесным куполом, высоко над церковными куполами, проносились стрижи с пронзительно тонким свистом. Впервые я переступал порог квартиры на Волхонке, где вблизи от Серовых, что жили на Знаменском в доме Долгоруковых, давно поселилась семья художника Пастернака. По случаю революции Борис Леонидович вернулся в отчий дом, но родители и сестры должны были на днях уехать за границу. Дверь открыла Лидия Леонидовна Лида, в которой еще очень многое было от подростка.
Борис Леонидович мне обрадовался. Но тут же начал меня расспрашивать, «литературно знакомиться» со мной:
Меня вы читали?
Нет, я не читал его.
Да и что читать? Лучше и не надо! Еще во время войны, (14-го года ), я выпустил книгу «Поверх барьеров », (я знал, что и до того он напечатал книгу «Близнец в тучах», но я ни одной из них и в руках не держал ), но Сережка Бобров издал ее как нельзя хуже. (Позднее я заметил, что он зовет Сережками, {-18-} Сашками и т. д. тех, на кого сердится; не сомневаюсь, что и я заочно побывал в Кольках). Полным-полно опечаток ничего понять нельзя! Кого-то, наверное, эпатировал, дурак. То есть Бобров совсем не дурак. Вы мне не верьте! То есть тому, что он дурак, не верьте, а не тому, что не дурак. Но не будем впадать в толстовщину, в его «игру в уточнения». Просто: Боб-ров не ду-рак. Не кончил ни Лицея цесаревича Николая, ни Школы живописи (ему отец преподавал) и вдруг залег с головой под одеяло в квартире мороз! туда же, под одеяло, уволок и электричество и в два счета вызубрил логарифмы и чуть не всю высшую математику. Теперь работает ученым статистиком и продолжает кропать стихи.
Кропать?
Да, кропать. Но, может, будет и писать . Умом возьмет, да есть и способности А кого вы любите из современников?
Гумилева и Мандельштама. И, конечно, Блока.
Гумилева и Мандельштама? третье имя он оставил без внимания, как для всех тогда обязательное.
Но ведь даже Кузмин лучше пишет.
И тут я (будущий чистой души Фаунтлерой) предал недавних моих кумиров. Неужели только из тщеславного желания ему понравиться? Едва ли только . Меня уже взяла в оборот и покорила пока говорившая прозой мне неведомая еще поэзия, но я в нее уже уверовал. Я сказал:
По крайней мере, они умеют делать стихи.
Да, да, да, да! Конечно! Умеют. Но-о!.. Они запрягают в пролетку игрушечных лошадок. Знают про сбрую, про дугу и подпругу. Мандельштам? Он, поди, тоже знает про подпругу, и чтобы седло не сползало.
Борис Леонидович рассмеялся добродушно, но не много как людоед. Подождите! Он же служил в лейб- гвардии рядовым, конечно. Его Гумилев определил {-19-} через влиятельных особ женского пола. Но тот офицер и гвардеец
«со связями». Любил «высший свет», хоть от него и следа не осталось, и продолжает любить, наверное, как Оскар Уайльд . Я жил в Петербурге и немного их знаю.
Боря! К тебе пришел Тодик Левит, это голос Лиды.
Я выйду! И заговорщическим шепотом: Ну, его я пошлю ко всем чертям! Вот увидите.
И за дверью:
Простите, но я очень занят. Здравствуйте! «Гамлета» принесли? Оставьте, я прочитаю. Но сейчас не могу. Никак! Простите! Позвоните по телефону дня через два.
Вот, принес перевод «Гамлета» первое действие. Молодец Левит! А может быть и так, чепуха Посмотрим.
Но больше всего я люблю Гёте. Вы ведь меня только о современниках спрашивали . .. вернулся я к прерванному разговору.
Вот с этого бы и начать! подхватил он радост но и как бы насчет меня успокоившись. Гёте Да, вот это свобода! Как прелюды Шопена. То есть совсем не похоже! Вы ведь не только «Zueignung» любите и «Römische Elegien»? Это тоже прекрасно. Но по части свободы у него есть и похлеще. Вы любите «Lilys Park»?
Я не очень любил это стихотворение, да и теперь его не отношу к лучшим созданиям Гёте. Но мне не пришлось покривить душой. Он продолжал, не выждав ответа:
Вот где свобода! И ощутить себя медведем в ее субтильном зверинце! Ах, ах! Это почти Маяковский. Но без наших причуд, прямее, с точными адресами, свободнее! Свободе надо учиться! Я учусь. Завоевать {-20-} свободу это трудно, и не только для политиков, для рабочих и слушательниц Высших курсов. Но не думайте, что совсем лишены свободы и мои несчастные «Поверх барьеров». Сережка, наверное, не публику эпатировал, а меня. Что вы думаете? Очень возможно. Он с достоевщинкой. Не надо сразу думать о Смердякове! Есть в этой книге: «Нет сил никаких у вечерних стрижей» это почти свободно. И еще: «После дождя». Там в последней строфе . .. Он раздумчиво запнулся, и я почему-то вспомнил Моцартово (из болдинской маленькой трагедии): «Там есть один мотив» Это в самом конце: «Вот луч» Вы ведь помните, Коля, стихи называются «После дождя»: