Подпишите, что взяли бинокль! приставал с каким-то листком Куткаускас.
Мама подписалась, не читая, только чтобы отвязался. Пять минут. Сторож-воришка снова запер дверь.
Приоткрылись створки вагона, и вкатились три узла. Мы вздохнули с облегчением вернулась мама, да еще с таким богатством! Теперь и голову будет на что положить, и чем укрыться.
Люди плакали, вернее сказать скулили, потому что никто не знал, что ждет впереди. Возле эшелона работали мужики, наверное, смазывали колеса. Они шепотом успокаивали нас:
Не убивайтесь, вот-вот начнется война, точно начнется, может, вас и вывезти-то не успеют
«Неужели то, что с нами стряслось, хуже войны?» перепугалась я.
Солдат открыл двери и стал пересчитывать людей. «Откуда такой маленький ребенок?» спросил он, указывая на куклу Ины Содайтите. Но никто не засмеялся, а он сам, узнав, что это кукла, только и проронил удивленно: «Смотри ты!» Журналист Юозас Гудьюргис, не услышав при проверке своей фамилии, спросил:
А почему меня нет?
Солдат, несколько раз пройдясь по всему списку, велел ему выходить из вагона.
Выходите, бегите, советовали ему люди.
Как же я? А вещи?
И он остался. Разве мог он тогда понимать, что, пожалев вещи, подписал себе смертный приговор.
Вагоны дернулись. Словно гигантские цепи каторжника, лязгали и звякали они на стыках. Видимо, формировали эшелон. Наконец мы тронулись. Люди стали плакать. Рыдал весь поезд. Люди старались протиснуться к четырем крохотным, окованным железом оконцам и бросить, быть может, последний взгляд на милые сердцу уголки родины. Вдоль дорог, в полях стояли литовцы, плакали и махали нам руками. Ксендзы благословляли проезжающий эшелон.
Добрались до Вильнюса. Снова тронулись. Стало темнеть. Эшелон продвигался на восток медленно, тяжело пыхтя, словно не хотел отрывать нас от дома, родины, близких
Вот уже и Белоруссия. Собираемся располагаться на ночь. Однако нет уборной. Кто-то пожертвовал ведро, кто-то простыню, и около дверей отгородили закрытый уголок.
За нами был вагон с охранниками. В нашем вагоне у окна лежала молодая женщина Клейзене с дочуркой Илоной. Она была русской, дочерью одного из лучших каунасских портных, Дубошина, и, когда охранники спрашивали ее фамилию, отвечала: Дубошина-Клейза. Она хорошо говорила по-русски, и мы обращались за ее помощью, когда просили охранников выпустить кого-то по нужде.
Пустите в уборную! кричала она в оконце, когда эшелон останавливался.
Не кричи так, некрасиво, а то еще засранцами обзовут, пошутил как-то раз бывший полицейский Ауглис.
На остановках конвой отпирал двери и командовал:
Пять человек под вагон, быстро!
Одни возвращались, шли другие. Присядем под вагоном, поднимем воротники, чтобы не видеть друг друга, и отправляем свою нужду. Однажды возвращается Римантас из-под вагона и говорит:
В жизни не угадаете, с кем я встретился под вагоном! С тем парнем, что составлял списки. Я говорю ему: «Что, гад, под одним вагоном со мной срешь? Не вышло, сволочь, снасти шкуру? Выходит, ты нас в один
список, а они тебя в другой!» Он ничего не ответил, быстро смылся, не доделав свое дело.
Мы потом узнали, что его фамилия действительно была Лявушас.
На одном полустанке охранник открыл двери и скомандовал:
Приготовьте посуду для пищи из трех блюд!
Нашлось ведро, Содайтене дала большой чайник. К кастрюле привязали веревку, получилась такая ручка.
Один человек за кипятком, два за обедом!
Мы вышли втроем. Получили чайник кипятка, полкастрюли пшенной каши, политой прогорклым растительным маслом, и ливерную колбасу, которую теперь называют «собачьей радостью».
Многие не прикоснулись к этому «обеду», потому что у них были домашнее сало, колбаса, ветчина. Мама велела нам оставить окорок и паштет на черный день неизвестно, что нас ждет Проголодавшиеся люди кашу ели охотно, немало ее и нам досталось. Но к ливерной не притронулся никто.
Мимо нас на запад ехали эшелоны с военной техникой. Клейзене, лежавшая у оконца, бросала «собачью радость» на проезжающий эшелон. Охранники с интересом смотрели, чем это мы бомбардируем воинский состав. Увидев, что колбасой, одни рассмеялись, а другие пригрозили:
Будете еще собирать, что разбросаете!
Мы так не думали.
«Собачья радость» сопровождала нас всю дорогу, а кашу меняли давали то перловую, то ячневую.
Проехали Волгу. Величавое течение ее вод произвело на нас сильное впечатление. А вот и Свердловск. Меня всегда посылали за обедом. Стоя в очереди возле столовой, я вдруг услышала, как из уст в уста передавалось слово «война». Мы вернулись в свой вагон в хорошем настроении может, нас теперь вернут домой? Может, наш эшелон и сопровождающие его охранники на фронте нужны больше, чем здесь? Вдруг по вагонам разнеслась весть: «Мужчин везут!» Мы стояли на месте, а мимо нас медленно проплывали вагоны с мужчинами. Издалека выкрикивали фамилии едущих, и жены и дети протискивались к обитым железом оконцам, чтобы увидеть своего мужа, отца, сына, брата Вдруг до нас донеслось: Витаутас Бичюнас Нас пустили к окошку. Оба состава гудели, как гигантские пчелиные ульи, ничего невозможно было разобрать, женщины сквозь рыдания что-то кричали, дети плакали.