Прошу вас разобраться повнимательней. Всё-таки главный инженер громадного комбината. Да и человек он хороший, я его знаю.
Семён Семёнович, во всём разберусь.
Рябинин пошёл к себе. Он знал, что разговор не окончен главное ещё впереди, но сейчас не хотел об этом думать.
Петельников, как всегда, оказался точен в десять дружинник принёс фамилии соседей и записку. Инспектор сообщал, что интерес представляют только две соседки да начальник отдела технического контроля, приятель Ватунского. Соседок Петельников уже направил в прокуратуру. Значит, ребята из уголовного розыска успели везде походить.
Рябинин начал составлять план расследования, который оказался куцым, как объяснение прогульщика. Вроде бы и планировать нечего преступник известен. Но только следователь знает, что искать мотив преступления так же интересно, как и преступника. Найти мотив преступления иногда бывает труднее, потому что преступник ходит по земле среди людей, а мысли его спрятаны под семью замками. И ни один суд не будет рассматривать уголовное дело, пока следователь не установит мотив.
Ровно в час дверь легонько стукнула. Вошла пожилая женщина интеллигентного вида, немного старомодная и чуть-чуть смешная. На голове возлежала огромная шляпа из цветного волоса и перьев, похожая на гнездо фантастической птицы. Женщина села, положив на колени сумочку и какую-то книгу, и вежливо посмотрела на Рябинина. Это была соседка из квартиры напротив.
Он переписал в протокол паспортные данные и спросил:
Работаете?
Да, я историк.
О, историю я ставлю на второе место среди гуманитарных наук, сообщил Рябинин, завязывая разговор. Он не любил начинать допрос прямо с существа, вслепую, ничего не узнав о человеке.
А на первое место юриспруденцию? улыбнулась она.
Нет, серьёзно ответил Рябинин, философию, царицу всех наук.
Но теперь вас, наверное, интересует история другого рода?
Свидетель сам хотел перейти к делу в таких случаях Рябинин не мешал.
Интересует. Расскажите, что вы знаете об этой истории?
Ничего, спокойно ответила она. Меня не было дома.
Что вы знаете об этой семье, об их отношениях? С Ватунской вы не дружили? спросил Рябинин не совсем уверенно, потому что не вязалась дружба молодой красивой женщины с этой старомодной дамой, которая наверняка держит пару кошек и по вечерам вяжет шарфы.
Я скорее дружила с Ватунским. Почему же «дружила»? спохватилась она. И сейчас дружу тем более.
Почему «тем более»?
Он в беде.
Что вас связывало? осторожно спросил Рябинин.
Вкусы, взгляды Она помолчала и задумчиво добавила: Меня больше интересует, что его связывало с женой.
Не понимаю, сказал Рябинин, хотя ничего сложного свидетельница не сказала, и он знал, что не сказала, но его сознание защищало стереотип «счастливая пара».
Они были на редкость разные люди.
Поподробнее, пожалуйста.
Знаете, есть очень пустячные женщины. И мужчины тоже, извиняюще улыбнулась она. Для Ватунской пережаренные котлеты были событием, а немодное платье трагедией. Таких людей вообще-то много. Но у Ватунской к этому примешивалась большая доля злобы. Слишком много злобы для женщины. Извините, что так говорю о покойнице. По-своему она была несчастна. С другим бы мужем Максим Васильевич с точки зрения обывателя очень непрактичен. Разве она могла его понять? Разве могла она понять, говоря словами Оскара Уайльда, что в непрактичности есть что-то великое?
Подождите-подождите, перебил Рябинин, но весь город считал, что они прекрасно жили. Общепринятое мнение.
Я никогда не любила консервы, сказала она и весело уставилась в него голубыми глазами: поймёт
ли?
Рябинин замолчал, удивлённый её смелостью. Он не рискнул бы говорить на таком уровне с незнакомым человеком слишком мало шансов быть понятым.
Я тоже не люблю стандарта, теперь улыбнулся он и сразу почувствовал тихий прилив злости: то ли на себя, то ли на неё.
Происхождение злости было сложно, как происхождение подземных толчков: ему начинала нравиться свидетельница, а это значило, что допрос будет неудачным. Он начнёт изучать её, а не Ватунских.
Расскажите об их отношениях, бесстрастно попросил он.
Я вам скажу самое главное. По-моему, она его била.
Ну уж, била Это вряд ли, откровенно усомнился Рябинин.
Однажды дверь у них была открыта, и я вошла в переднюю. Вдруг услышала звук. Шлепок. Вроде шлепка, как ремнём по стене. Максим Васильевич вышел, а щека у него горит, будто обожжена. Увидел меня вторая щека загорелась.
Может быть, случайная ссора?
Не думаю. Вы поговорите с соседкой из смежной квартиры.
И за что, по-вашему, она его била?
Не знаю. Максим Васильевич со мной об этом не говорил. Да разве есть такое, за что можно бить человека?
Да, такого нет, согласился Рябинин, но всё-таки хорошо бы знать, за что.
Он смотрел на шляпу-гнездо, на белую кофточку, которая, казалось, похрустывала от свежести, на платочек, торчащий из рукава, на жёлтый бантик формы вертолётного винта, посаженный куда-то на плечо Смотрел в большие прозрачные глаза и думал, что женщинам с такими глазами нравятся стихи и цветы.
А как Ватунская вела себя при вас?