Краснов повернулся к Попову. Щека его дергалась.
Если секретность операции будет обеспечена так же, как секретность нашего визита в этот город, вас обоих отстранят от службы и отдадут под суд.
Стражников, которые провели сейчас этот диалог, арестовать, тоном сухого приказа сказал Попов Варенцову. Всех, кто были на улице и могли слышать их, арестовать.
Варенцов еще раз поглядел на дерево. Мальчишка переменил положение и сделался почти неразличим среди веток и ржавой осенней листвы, но лицо его все-таки выделялось довольно ясно и было оно очень знакомо по какой-то особой пристальности взгляда. Как же этот негодяй попал в скутовский сад? Скандал из скандалов!
Вы правильно распорядились, сказал Краснов.
«Но раз мальчишка не убежал, а остался полюбоваться, значит, он хулиган и действовал в одиночку!» чуть не вырвалось у Варенцова.
Вы правильно распорядились, повторил Краснов.
Все генералы стояли у окон кабинета, но мальчишки не замечали. Видимо, его можно было разглядеть только с того места, где находился Варенцов.
Можете идти, сказал Попов.
лично отобрал у Ярошенко и Степанюка наганы и шашки. Хуже было с толпой. Среди задержанных оказались только обслуга Скутова, и без того прекрасно знавшая о совещании, да такие люди, которых никак нельзя посадить под замок: Горинько, Варенцов-отец, Шорохов, старая барыня. Продержав их в скутовском доме, пока генералы не уехали на вокзал, Варенцов всех отпустил.
Парень в косоворотке исчез, как провалился сквозь землю. Впрочем, в том, что его найдут, Варенцов не сомневался: он много раз уже определенно видел и эти глаза, и это лицо.
Отгадка пришла быстро. На вопрос, не заметил ли он с улицы парня на дереве, Леонтий Шорохов ответил:
Еще бы не заметить, Семен Фотиевич! Это ж Матвей братец мой милый!
И тогда-то Варенцов понял, на кого именно был так похож парень, на самого Леонтия Шорохова.
И он злорадно усмехнулся: насколько ж он прав, с самого начала полагая, что весь этот случай хулиганство без всякой связи с подпольем!
ГЛАВА 2
В степном краю, возле станции железной дороги, находился центр города, его главные улицы: Донская, Московская, Широкая, Думская, застроенные особняками шахтовладельцев, богатых купцов торговцев зерном и мясом, гонявших гурты в Москву, Петербург, Нижний Новгород. Зелень садов разделяла эти дома.
А другой край назывался шахтным. Здесь над землянками, бараками, мазанками возвышались конуса терриконов гигантские кучи вынутого из глуби недр камня да похожие на скворечни, величиной с дом, копры угольных шахт: Пашковской, Шурилинской, Цукановской, РОПИТА Русского общества пароходства и торговли.
В этом краю круглый год пахло серой от тлеющих терриконов. Бараки и домишки стояли черные, словно обугленные. Узкие, кривые, размытые дождями и талыми водами улицы переходили в балки. Кроме терриконов да шахтных копров, все тут жалось к земле: и дома, и низенькие заборы из плитняка, и редкие кусты чилиги желтой акации, и полузасохшие от серного дыма деревца шелковицы и вишни, и поэтому сюда нельзя было прийти незамеченным, любой человек еще издали оказывался виден за всеми этими заборами, землянками и сарайчиками.
Был конец дня. Мужчина лет сорока пяти, одетый в латаную-перелатанную брезентовую робу, бородатый, с шапкой черных волос, закрывающих лоб, с обушком на плече, с горняцкой лампой у пояса, опустив плечи, устало шел шахтерским краем.
У одной из калиток в Сквозном переулке он недолго постоял, хмуро и недовольно оглядываясь, как человек, возвращающийся с работы в плохом настроении, толкнул калитку, прошел двориком к низенькому домику в два окна, без стука, как хозяин, распахнул дверь. В передней остановился, прислушался. За второй, внутренней, дверью разговаривали женщина и парень.
Смотри какой! говорила женщина. Еще и посмеивается. Чем мазал-то?
Сало такое, нехотя отвечал парень.
Где ж ты его достал?
У цыган сменял. Они его волчьим зовут.
И зачем оно им?
Собак уводят. Намажут сапоги, по поселку пройдут
В промен-то чего отдал?
Да наган.
Ой, Матюха, как же это ты?
А у меня их еще десять. На поле за каменоломней сколько хочешь можно найти. И винтовки, и наганы, и патроны. Красновцам их, что ли, сдавать?
Мужчина расправил плечи, поставил обушок в угол и толкнул дверь.
Здравствуй, Анна Андреевна, проговорил он, перешагивая порог и протягивая руки к седой женщине, сидевшей у стола на табуретке.
Парень метнулся в соседнюю клетушку, за ситцевую занавеску.
Стареть стал, продолжал мужчина, подхожу к дому, сердце колотится: вдруг да с тобою что?
А я тебя, Харлампий, давно разглядела, ответила женщина, вставая навстречу ему. Ты еще к переулку подходил. Я слежу
Была она когда-то высокая, а теперь сгорбившаяся, и когда она поднялась с табуретки, это стало особенно заметным.
Тихо пока все, сказала она. Только посомневалась: идешь вроде ты, а с обушком? Уж не в забой ли подался? Машинисту зачем обушок? Сроду ж ты с ним никогда не ходил.
Патрулей на каждом углу, Ответил Харлампий. Объясняй: кто да что. А с обушком идешь и не подъезжают. Новых чего-то казаков в городе много стало. Обернувшись в сторону занавески, он сказал: Да выходи ты, Матюха!