Шрифт
Фон
полные! Даже когда б под киррейской вершиною полой
сам Аполлон как считает молва и робкие души
стал вопиять, запершись в глубинах безумной пещеры,
ждать я не стал бы, пока возвестит побледневшая дева
страшный намек. Для меня лишь доблесть, меч и десница
знаменья. Пусть-ка сюда выходит с ложью трусливой
жрец, или ныне же я испытаю, насколько могучи
птицы». Довольный, шумит ахейский отряд, одобряя
ярость его. Наконец, Эклид принужден был наружу.
620 выйти: «Смятенье иной меня побуждает тревоги,
нежели эти юнца развязного гнусные вопли,
нежели страх перед тем, чем он угрожает безумно,
выйти из мрака на свет: иной мне роком назначен
гибели день, и меня не смертное сгубит оружье.
Нет, но забота о вас и неистовый Феб заставляет
тайну изречь. Грядущее вам и все, что случится,
скорбный, пришел я открыть. А прежде было недолжно,
ярый, тебя убеждать: для тебя Аполлон наш безмолвен.
Жалкие, ради чего вопреки и року, и небу
630 вы за оружье взялись? Незрячие! Вас погоняют
Фурий мечи! Ужели вам жизнь надоела, и Арги
столь ненавистны, и дом немил, и бог безразличен?
Но для чего вы меня к вершинам персеевой дальней
кручи послали идти трепещущим шагом, да вторгнусь
в сонмы богов? Я мог бы не знать исхода сражений,
дня рокового, судьбы для всех уготованной вместе
и для меня. Подтвердят вопрошенного мира глубины,
речи пернатых и ты, Фимбрей-глаголатель, прежде
столь не страшивший меня, и грядущего знаменья, те, что
640 вам сообщу: я зрел крушенья великого призрак,
ужас зрел людей и богов и радость Мегеры,
Лахесис зрел, очищавшую век от пряжи загнившей
Прочь мечи от десниц: се бог запрещает безумье,
бог! Несчастные, вам ужель угодно насытить
страшного Кадма поля и Аонию кровью сражений?..
Впрочем, тщетно реку: не сдержать назначенных бедствий.
Выступим» и застонал, замкнув уста, прорицатель.
Вновь к нему Капаней: «Твой гнев все это пророчит
только тебе, чтоб бесславно в пустых оставался ты Аргах,
650 чтоб никогда до твоих ушей призывный тирренский
зов не достиг. Но каких мужам дожидаться призывов?
Ты бы хотел, ради птиц бессмысленных лежа бездельно,
сыном, домом, женой наслаждаться, а мы чтоб молчали,
чтобы не мстили за то, что Тидей могучий изранен,
в битве разбит договор? Коль войны жестокие грекам
ты запрещаешь, ступай послом к враждебным сидонцам:
эти венки принесут тебе мир. Коль выманить могут
речи твои у пустых небес причины явлений,
тайные их имена, мне жаль богов, подчиненных
660 песням и просьбам людским! Зачем ты страшишь малодушных?
Страх вот кто первым богов сотворил. Я эти обманы
ныне прощу. Но когда под первые трубные зовы
будем мы пить враждебный Исмен шеломом и Дирку,
ты мне навстречу тогда, готовому броситься в битву,
не попадайся, прошу, и, увидев жилу иль птицу,
не отлагай начало войны: пусть инфула эта
сгинет тогда, и с ней безумье страшащего Феба.
Там жрецом буду я и те, что со мною готовы
впасть в исступленье борьбы». И тут же грянул могучий
670 гром одобренья, до звезд необъятным взлетающий гулом,
словно бегущий поток, когда его бодростью полнят
вешний Зефир и холмы, лишенные плотного хлада:
если он вышел в луга, то против него загражденья
тщетны, и гулко гудят увлеченные вихрем жилища,
пастбища, скот, пастухи, пока он, бесчинный, не встанет
и, уступая холмам, не найдет берегов в их преграде.
Оные споры вождей наступившая ночь прекратила.
Но не сумела снести равнодушно стенаний супруга
Аргия: всею душой не чужой соболезнуя скорби,
680 так, как была, не прибрав волос, висящих клоками,
и от рыданий ланит не омыв, к высоким чертогам
достопочтенного шла отца, и, к груди прижимая,
деду малютку несла, Фессандра. Уж ночь отступает,
близится новый восход. С Возка Медведица только
смотрит завистливо вслед в Океан убегающим звездам.
Аргия входит и, пав пред великим родителем, молвит:
«Знаешь и сам ты, отец, о чем умолять со слезами
ночью на этот порог я пришла без скорбного мужа,
что же скрывать? Но, отец, тобою и божьим законом
690 брака клянусь, что не он, но тоска неусыпная гонит.
Лишь прозвучал гименей и Юнона недобрая факел
слева зажгла, с тех пор наготове рыданья, а слезы
мой возмущают покой. Но этого страха пред тигром,
этого перед скалой подводною ужаса в сердце
мне не снести: а спасти и можешь, и право имеешь
ты лишь один. Начни же войну, отец, ты ведь видишь:
жалок поверженный зять, а это изгнанника отпрыск,
видишь, отец, и ему стыдиться родителя! Где же
гостеприимство твое и сведенные богом десницы?!
700 Это ведь он подарок судеб, обет Аполлона:
я не пыталась украсть Венеры огонь потаенный,
факел, зажженный грехом, но твою досточтимую волю,
просьбу почтила твою. Так мне ли скорбящего пени
жестокосердно презреть? Не знает отец безупречный,
сколько у верной жены любви к супругу в несчастье!
Скорбная, ныне прошу о грозном и горестном даре,
даре, сулящем и страх, и страданье Но ежели скорбный
день разлучит меня с ним, и хриплые трубы прикажут
выступить войску, и вы заблещете златом свирепым,
710 горе, но, милый отец, как бы снова просить не пришлось мне!..»
Дочери губы ловя на лице увлажненном, родитель:
«Нет, родная, тебя не виню за жалобы эти,
страхи отбрось, ты вправе просить и не ведать отказа.
Шрифт
Фон