Шрифт
Фон
коршун а нет никого для гадания лучше не виден,
не веселится вверху добычей высокою ястреб.
510 Дива летят, верещат в облаках зловещие птицы,
стонет ночная сова, кричит об утратах могильный
филин. Из оных каким устрашениям божиим верить?
Небо для них ли, Фимбрей, царапающих исступленно
скрюченным когтем глаза, и подобно скорбящим крылами
бьющих зефирам на страх, и в пернатую грудь колотящих?»
Тот отвечал: «Не раз я, отец, превратного Феба
знаменья видел с тех пор, как младостью первой цветущий,
царственных полубогов посреди, на сосне фессалийской
отплыл: и если я пел о превратностях суши и моря,
520 диву давались вожди, а Иасон мои о грядущем
в недоуменьях слова не реже, чем мопсовы, слушал.
Но устрашающих столь и более гибельных знаков
прежде не видывал я, а готовится большее даже.
Взор свой туда обрати, где реют в прозрачном просторе
необозримых небес лебедей бесчисленных стаи.
То ли Борей их прогнал от стримонской Медведицы, то ли
не приняла благодать плодоносная кроткого Нила,
путь свой прервали они: узнай в их образе Фивы,
ибо в недвижном кругу и мирном молчании, словно
530 в стенах за рвом, укрылись они. Однако подходит
более мощный отряд: в просторе чредой золотистой
семь с ликованьем летят Юпитера оруженосцев,
вообрази, что они цари инахийского края.
Вот нападают они на ряды белоснежные, щеря
клювы для новых убийств и острые выставив когти.
Вот посмотри: непривычная кровь небеса оросила,
перьями день пролился; но что за внезапную ярость
слева Юпитер наслал, неся победителям гибель?
Ввысь устремившись, один вдруг вспыхнул в пламени солнца,
540 мужества прочих лишив; другого, с пернатыми большей
мощи вступившего в бой, сгубили вы, юные крылья;
рухнул, сцепившись с врагом, и третий; четвертый, отброшен,
бегством избавил себя от погибели стаи союзной;
облаком пятый сметен, шестой погибает, живую
птицу терзая, и кровь окропляет бесплодные тучи».
«Что же ты плачешь тайком?» «Меламп досточтимый, того, кто
падает, я узнаю». Устрашенных грядущего грузом,
всё, что свершится, уже испытавших в подобии верном,
ужас пророков объял: они сожалеют, что вторглись
550 в схватку пернатых и ум в недоброе небо вперили;
давших ответ ненавидят богов. И откуда впервые
в жалких живых существах мучительная пробудилась
страсть грядущее знать? Богов ли то дар, или сами
алчущий род, никогда не стоящий на месте спокойно
ищем, какой был первым из дней, где века граница,
что предрешили богов родитель благой и железной
воля Клото. Оттого гаданья, и птичьи сквозь тучи
речи, и звездный черед, и лунного бега расчеты,
и фессалийское зло. А прежняя та, золотая,
560 дедова кровь у племен от камня иль дуба рожденных,
этих не знала забот, любили одно лишь: рукою
землю и лес укрощать. Течение завтрашней жизни
знать человеку грешно. А нам, порочным и жалким,
всё бы терзать небеса, поэтому зависть и злоба,
козни, насилье везде, и скромность в молитвах исчезла.
Что же, повязки сорвав, венка отслужившую зелень
прочь отринув с волос, удаляется жрец без убора
от ненавистной горы. Отныне и войны, и трубы
рядом, и в сердце уже бушуют далёкие Фивы.
570 Было ему не снести любопытства народа, с владыкой
с глазу на глаз бесед и встречи со знатью Укрывшись
в мрачном жилище, один, он молчал о решениях неба.
Стыд и заботы в полях и тебя, о Меламп, удержали:
уст не раскрыв двенадесять дней, от тревог ты избавил
люд и вождей. И уже Громовержца последняя воля
всюду бушует, мужей похищая у пашен и древних
градов; и тысячу бог владыка боев набирает
всюду отрядов себе, и воины рады оставить
милых и жен, и детей, на пороге рыдающих первом:
580 так их бог поразил, одержимых. Им любо оружье
с отчих срывать косяков, колесницы, стоявшие в божьих
храмах, катить. Копье, покрытое ржавчиной тусклой,
праздно коснеющий меч готовят вновь для ударов
страшных и молодость им возвращают камнем точильным.
Там блестящий шелом и мощного панциря медный
кров примеряют и стан скрывают рубахой, гремящей
громом булатных чешуи, а здесь гортинский сгибают
рог; и свирепо уже багровеют в пылающих горнах
плуги и крючья багров, и мотыги, и кирки кривые.
590 И от священных стволов уже отсекают бесстыдно
мощные древка, щиты одевают быком отслужившим.
В Арги нагрянув, гремит пред дворцом, удручая Адраста,
в душах война, война на устах; и в воздухе грохот,
словно шумит тирренская соль, иль силится словно
бок поменять Энкелад, под которым гора, пламенея,
в недрах грохочет, с вершин извергаются токи, Пелорий,
сузив пролив, приближает к земле отторгнутый остров.
Тою порой Капаней, великим пристрастием к Марсу
движим и длительный мир давно ненавидя надменным
600 сердцем (при том, что он был исключительно знатен и древней
крови, своею он сам превзошел деяния предков
мышцею, долго богов презирал безнаказанно, правды
не выносил, не щадя и жизни в приступах гнева,
словно один из живущих в лесах тенистой Фолои,
равный ростом своим любому из братьев этнейских),
встав у дверей, где толпа вождей и народа шумела,
Амфиарай, у твоих, кричал: «Что за трусость такая,
о Инахиды и вы, союзной крови ахейцы?
Здесь, близ ничтожных дверей одного не стыдно ли? мужа
610 медлят, взявшись за меч, народы, военного пыла
Шрифт
Фон