Шрифт
Фон
дивная верность твоя не тешься притворным попреком!
мной не забыты, чтоб мне в преисподней дядиной сгинуть,
хоть я и бог, и попасть безоружному к теням бесплотным!
Ныне, однако, судьбой предводимый, я должен исполнить
горнего волю отца ведь негодной деснице Вулкана
было нельзя поручить такую задачу; так смею ль
против Юпитера прать, презирая закон изреченный,
против него, перед чьей и земля, и небо, и море
речью вот сила! дрожат и прячутся столькие боги
310 веришь? один за другим?! Но, милая, к сердцу угрозы
горние не принимай! Поскольку приказ этот силой
нам отменить не дано, то едва под тирийской стеною
битву начнут племена, помогу я союзным отрядам.
Тут не отвергну тебя, вот увидишь, и в поле кровавом
я широко разгорюсь в защиту аргосского дела.
Это могу, здесь рок не запрет». Сказал и направил
нетерпеливых коней с небосвода, и сверху на землю
мчится Юпитера гнев не быстрее, когда он на снежный
Отрий и кряж ледяной надвигается Оссы арктийской,
320 в туче оружье найдя: летит огневая громада,
грозные божьи неся указы, и гривой тройною
прежде всего небеса устрашает, иль тучное поле
метит, иль топит суда, застигнутые непогодой.
Заново вымерив путь, Тидей данайские пашни
шагом усталым прошел и кручи зеленой Просимны.
Вид его страшен: власы, пропитаны пылью, торчали,
пот почернелый стекал по плечам на глубокие раны,
и воспалились глаза от бессонницы, рот разверзался
в жажде хрипящей, но мысль, о подвигах помня, дышала
330 честью высокой. Таков возвращается к пастбищам милым
бык после битвы: чужой и своею окрашена кровью
шея, и струи текут по бокам рассеченным к подгрудку,
Но надмевается он утомленною доблестью, гордо
держит побитую грудь: соперник, простертый во прахе,
стонет позорно и тем причиненную боль унимает.
Точно таков и Тидей. Уже города он минует,
что меж Асопом лежат и древними Аргами, гнев же
прежний не гаснет, и он обстоятельно всем открывает,
как он явился послом от племени греков, о царстве
340 для беглеца Полиника просил, а царь эхионский
злобу, насилие, ночь, коварство, оружие, вот что
чести взамен предъявил и престол уступить отказался.
Верят народы всему, их перу могучий оружьем
бог укрепил, а Молва удвоенный ужас внушила.
Только вошел во врата (а тогда как раз досточтимый
сам родитель Адраст вождей созывал на собранье),
только предстал и едва косяка дверного коснулся,
тут же вскричал: «К оружью, мужи! И ты, наилучший
вождь лернейский, коль кровь у тебя от дедов могучих,
350 к бою оружье готовь! Юпитера, долг и законность
всюду по-разному чтут, но лучше бы к буйным сарматам
был я отправлен послом иль прибыл к коварному стражу
рощ бебрикийских! Но нет, не виню порученье, не стыдно
службы: я рад был пойти, был рад преступные Фивы
этой рукой испытать. Клянусь, в настоящем сраженье
словно я мощный отряд или город, сплотившийся тесно,
тайных засад знатоки коварством и ночью, при полном
вооруженье, меня одного, незнакомого с местом
остановить не смогли, лежат близ сирого града
360 грудой кровавой они. Так грянем теперь же, доколе
в страхе враги, и без сил от смятенья, и трупы таскают,
помнят доколе, о тесть, о деснице моей! Изнуренный
оных пятидесяти героев тенями, сам я,
раны свои позабыв, не смыв запекшейся крови,
выступить тотчас готов!» В смятении все инахиды
встали, но прежде других к нему с потерянным видом
прянул кадмейский герой: «О горе, богам ненавистный,
гибельный людям, увы, я на раны его невредимый
ныне взираю! О брат, такой мне возврат ты готовил?!
370 Мне эти стрелы ты слал!.. О жизни позорная жажда!
Жалкий, и я отрицал злодейство толикое в брате!
Но пребывают пускай и теперь ваши стены в покое
мирном! И больше для вас я, гость ваш, не стану причиной
бедствий Ведь я сознаю не столь избалован я счастьем
как с детьми тяжело, как больно с женою расстаться,
с родиной Пусть не винит ничей меня дом удрученный,
матери пусть на меня не глядят исподлобья сурово!
Сам я пойду на верную смерть, хотя б не пускали
чтимый мой тесть и моя супруга достойная Фивам,
380 брат, и тебе, и тебе, могучий Тидей, задолжал я
голову» разными так речами души пытал он,
так мольбы отклонял. Но жалобы гнев пробудили,
скорбь, со слезами слиясь, запылала. И все добровольно
нет, не одна молодежь, но и возраст холодный и косный
к мысли одной склонились в душе: оставить пенатов,
в помощь соседей призвать и тут же идти. Но глубокий
в помыслах так им отец, искусившийся править громадой
Власти, сказал: «Богам и моим заботам оставьте
эти решенья, прошу, ни брат без отмщенья не будет
390 скиптром владеть, ни мы безрассудно войною грозиться.
Славного подвигами Ойнида, толикою кровью
гордого, примем теперь: пусть сон усмирит запоздалый
пылкую душу, а нас пусть скорбь не лишает рассудка».
Тут всполошились и двор, и жена побледневшая: тотчас
все к Тидею спешат, после битвы и долгой дороги
слабому. Радости полн, на срединных сиденьях палаты
он поместился, спиной прислоняясь к могучей опоре,
раны покуда ему омывал Идмон Эпидаврский,
скор в примененье ножа, в применении теплых настоев
400 нежен. Тидей же, умом высоким отвлекшись, истоки
гнева опять объяснял, и что они оба сказали,
где он в засаду попал, о времени тайного боя,
Шрифт
Фон