Шрифт
Фон
Знати умы смущены, собрание, перепугавшись,
молча стоит; а его, чей лик и прежнюю строгость
не замутила и смерть, жена и верные слуги
в дом понесли, не успев возвращеньем его насладиться.
Но нечестивый свой гнев успокоить не мог и на этом
яростный царь: запретив предать сожжению тело,
мирной гробницы лишил понапрасну он манов невинных.
Ты же, чей редкостный рок и дух никогда не узнают
100 и по достоинству тьмы забвения, ты, о дерзнувший
выйти, царей презрев, и путь, на котором свобода
полная ждет, проторить, какою мне песней, какою
голоса мощью твою добродетель достойно восславить,
небу любезный вещун? Тебя не напрасно гаданьям
выучил сам Аполлон и лавром своим удостоил;
ныне и матерь лесов Додона, и в храме киррейском
дева решится смутить народы молчанием Феба.
Ныне от тартарова Аверна вдали обретаясь,
в дом элисийский ступай, под свод, чья ось недоступна
110 манам огиговым: там бессилен сей несправедливый
власти преступной приказ; но и здесь застывшее тело
хищник не смеет терзать, оставленного под открытым
сводом и роща хранит, и скорбная робость пернатых.
А между тем, по полям и по бездорожью разлившись,
жены, живые едва, и дети, и дряхлые старцы
в жажде оплакать своих бегут от города в скорбном
соревнованье, и их бесчисленные провожают
толпы, утешить стремясь, а частью сгорая желаньем
подвиг увидеть ночной и свершенья единого мужа.
120 Путь от рыданий кипел, и воплям поля откликались.
По лишь достигла толпа бесславной скалы и злодейской
рощи, как будто дотоль они не стенали и черный
дождь дотоль не стекал, толикий исторгся единым
выдохом горестным крик и настолько при виде кровавой
бойни взъярились они! И плащ разодрав обагренный,
лютая скорбь к матерям взывала, в перси вонзаясь.
Силятся мертвых узнать по шеломам и, труп обнаружив,
смотрят, готовы упасть равно на чужой и на милый.
К залитым кровью кудрям прижимаются, веки смыкают,
130 и орошают слезой глубокие раны, и жала
с тщаньем ненужным извлечь стараются и осторожно
рук обрубки к плечам и к вые лицо подбирают.
Между кустов и в пыли пустынного поля блуждая, а
Мощная юношей нет, мать двух покойников, Ида,
с грязной копною волос всклокоченных, в синие щеки
ногти вонзив, и уже не то что жалка и несчастна,
в горе великом страшна, повсюду меж тел и оружья
лютую землю метет распущенною сединою:
бедная, ищет детей, пред каждым дрожащая телом.
140 Так фессалиянка, чье родовое нечестие может
пеньем людей воскрешать, случившейся радуясь битве,
многолучинный огонь подымая древнего кедра,
ночью выходит в поля, в крови различает побитый
люд и манов о них пытает: кому из лежащих
лучше в живых пребывать. Собрания скорбные теней
ропщут, и гневом кипит авернского мрака родитель.
Вместе они под скалой в отдаленье лежали, счастливцы,
оба одною рукой, одной унесенные ночью,
дрот-посредник скреплял пронзенные ранами станы.
150 Оных завидев, глаза для хлынувших слез отворила:
«Эти ль объятия мне, лобзания эти ли, дети,
матери видеть? Вот так жестокая выдумка смерти
вас на последней черте сочетала! Чьих прежде коснуться
ран, к чьим прижаться устам? Не вами ли мощью моею,
счастьем утробы моей я мнила сравняться с богами,
ваших деяний чредой перестигнуть огиговых предков?
Сколь же счастливей и сколь приятнее в браке бесплодном
той супруги удел, в чьем доме не слышит Луцина
криков страданья! А мне беды причиною стали
160 прежние муки! Увы, не в явственном свете сраженья,
не на виду у судьбы, не ради славы в потомках
ран удостоились вы, приснопамятных матери жалкой,
но обрели меж многих смертей безвестную гибель.
Кровь, увы, пролилась воровски, полегли вы бесславно!
Так; но дерзну ли разъять сплетенные скорбно десницы
или подобный союз погибели общей разрушить?
Братья доселе, и сквозь последний огонь неразлучно
шествуйте ныне, смешав и прах, и милые души».
Так же, побитых тела разобрав, взывают другие:
170 Ктония кличет жена, Пенфея мать Астиоха,
мальчики рядом твои, о Федим, невинные чада
в том, что отец их убит, убедились; Марпесса с Филлея
смыла кровь, жениха; Акаманта сестры обмыли.
После железом леса обнажают и древние рощи
на близлежащем холме, который ночные деянья
видел и вопли слыхал; тогда же старуха Алета
возле костров покамест огонь расправлялся с телами
так ободрить злосчастных собор речами пыталась:
«Горестный род наш не раз, испытываемый игрою
180 судеб, бывал сокрушен с той самой поры, как сидонский
странник железный посев свершил в борозде ионийской.
Странен был урожай, страшна насельцами пашня,
но никогда ни тогда, как древнего Кадма покои
в прахе перунном легли мольбами неправой Юноны,
ни о ту пору, когда, достигши погибельной славы,
от устрашенной горы Афамант возвратился злосчастный,
полуживого неся Леарха с криком счастливым,
в Фивах не плакали так; не более громкие вопли
дом финикийский слыхал, когда, осилив безумье,
190 кроткою став, сопутниц слезам ужаснулась Агава.
Этому сходствуя с ним исходом и обликом бедствий
дню был равен один: когда Танталида реченья
гордые смыла свои, и земля, напоенная смертью,
столько похитила тел, в кострах нуждалася стольких!
Так же застыла толпа, и так же оставили город
и старики, и юнцы, и долгою шли чередою
матери, зависть богов проклиная, и с гомоном горьким
Шрифт
Фон