Студент, стуча зубами, тихо повторял одно и то же:
Только не оставляйте Не бросайте меня с ним! И косился опасливо на Струпина.
В какой-то из таких критических моментов он вдруг вскрикнул, рванулся вперед, но упал, сплевывая с губ грязь, забормотал:
Вон, вон жилье! Жиль-е-о-о Смотрите! Мы спасены, спасены!..
Саманный сарай-развалюха: верха, крыши не было, три сохранившиеся стенки оплыли от дождей, ветров, буйствовавших здесь, в степи; одна стена и вовсе рухнула, осыпалась; саманные кирпичи от времени превратились в бесформенную глинистую груду, осевшую и выглаженную; вокруг будылья полегшей травы. Когда и зачем возводили этот сарай, почему, не достроив, забросили, оставили на медленную расправу времени, разрушительным дождям и ветрам?
Они добрались до сарая поодиночке: первым, рвясь, спотыкаясь, подступил Новосельцев и повалился, безумно обшарив горячечными глазами стены, пустоту сарая, зашептал потрескавшимися губами:
Пусто! Развалины пусто! Какая жестокость!.. Какая жестокость судьбы!
Собравшись здесь, выложив последние остатки сил, они вдруг ощутили: все, конец, идти некуда! Да и шага они не смогут сделать тут им конец, тут принимать смерть! Так бывает, когда после долгих мытарств, утраченных надежд блеснет, забрезжит огонек, и человек, не сразу разгадав его призрачность, забыв соразмерить силы, рванется ему навстречу и, выложившись до конца, обнаруживает иллюзорность огонька и в яви отчетливо слышит, как слабо тренькает, обрываясь, последняя струна жизни.
Федор Макарычев прилег, подмяв под себя будылья, ничего не видя, не слыша, что делалось вокруг, гудело, терпко звенело в теле от слабости, размытой боли; Струпин, закрыв лицо руками, сидел, выставив колени, стертые, зиявшие кроваво-грязными ссадинами сквозь дыры в синих галифе. Косачев, приткнувшись на обломке стены, сломленный, ровно бы задремал с безвольно поникшей головой.
Один Новосельцев как-то нежданно ожил, к нему вернулись невесть откуда силы, и он засуетился, уговаривал идти дальше; твердил:
Нет, не может, не может, чтоб смерть!.. Чтоб так погибнуть! Пойду! Людей найду Они спасут, спасут нас!..
Он говорил вроде бы разумно, но глаза полыхали лютостью, шрам жутко перекашивал небритое лицо куржавело-белый.
Сквозь прикрытые веки видел его Петр Косачев и думал не о своей теперь уже близкой погибели думал: «Тиф! Сибирка приключилась?»
И вдруг из сырой саманной тени Федор Макарычев тихо прохрипел:
Конники
Где? Где? Новосельцев, давясь словами и одышкой, заторопился, встал на четвереньки, после с трудом приподнялся и, перебирая руками по щербато-шершавой стене, подвинулся к пролому.
Петр Косачев крикнул, как ему показалось, громко, резко:
Назад, паря! Беляки могут!..
Нет, нет, нет скороговоркой повторял Новосельцев и, шагнув в проем через обломки саманных кирпичей, освещенный серо-тусклым светом, сорвал с головы шлем, взмахнул им.
Сюда! Сюда-ааа-ааа!..
В онемелости они ждали свою судьбу. У них не было выбора, у них не было оружия, и они ждали: их сейчас постреляют; Петру Косачеву даже мерекнулось: как рябчиков. И все же, возможно, каждый из них подумал, что смерть от пули будет лучшим исходом.
Случилось же чудо: подскакавшие конники остановились неподалеку, сбросили из-за плеч карабины, взяли на изготовку, и один, видно командир, спешившись, держа буланую лошадь под уздцы, бойко крикнул:
Ну, кто там? Выходи!
А они не могли выйти от обессиленности, от обрушившейся радости: конники были в буденовках красный разъезд.
Новосельцев, осев в проеме, тянул на нутряной, вередной ноте:
Какие беляки?.. Какие? Свои, свои
Забился головой о саманный угол; соскользнул в бурьян, принялся кататься, рычать. На него не обращали внимания: спятил человек от радости.
И в это время они не заметили там, на горизонте, позади всадников, дождевое набухлое небо, чуть дрогнув, лопнуло, разошлось, в глуби рыхлой толщи, светясь, открылась белесая, неяркая полоска.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Не только тех древних, диких людей племени чудь, хотя и знавших земледелие, охоту, край этот изумлял, поражал, но и у нынешнего человека, которому доступны все самые дальние и тайные уголки земли, привычного ко всякому диву, знающего все «семь чудес света», даже у него он вызывает нежданное удивленье, восторг.
В неизмеримо давние времена, в ходе тектонических катаклизмов, в странных, не подвластных разуму схлестках природных сил взломалась, перекорежилась тут земная кора, вздыбила в хаотическом нагроможденье горные кряжи. Вознесясь, они легли чудовищно-громадными каменными складками, будто некий великан ссыпал их с ладони, возникли причудливые бесчисленные хребты, или белки́. Через их недоступные и непроходимые, вечно заснеженные, в наплывах мощных ледников гранитные глыбы, отделявшие края «черновых татар», белых калмыков, телесов, ханей, Джунгарию, путь был заказан, только редкие смельчаки, да и то окольными, кружными тропами, отваживались ходить в басурманские погибельные места.
Пришедшие с равнины, возможно с Заволочья трудной и горемычной земли, зажатой между Онегой и Двиной, древние чуди, не ведавшие такого дива, как горы, остановились перед ними, потрясенные и восхищенные, и, не зная, что позднее их потомки дадут этому памятнику буйства сил природы названье «горы», нарекли их, попервости испытывая перед ними священный трепет, даже панический страх, по-своему «камень».