Что случилось? спросил он.
Да вот, шубку жене хотел купить. Пальто даю итальянское, деньги даю, а он, гад, не берет.
Кто не берет? не понял Полешкин.
Да старик в лавке. Лавка тут рядом, а он, гад, не продает.
Так не продает или не берет? снова не понял Полешкин.
И не берет, и не продает, гад!
Ты погоди, объясни толком, чего он не берет и что он не продает?
Неужели непонятно? Пальто не берет, а шубу не продает, удивился я недогадливости Полешкина.
Да почему ты ему пальто отдать должен? окончательно запутался Полешкин.
Денег на шубу не хватает. Она стоит десять тысяч, а у меня всего пять. Вот я и хочу ему дать пять тысяч и пальто в придачу. Вместо недостающих пяти. Главное, пальто нормальное. Итальянское, почти новое.
Ладно, поехали.
Появление полковника Полешкина, да еще с двумя автоматчиками, вызвало у старика такую бурную реакцию, какую ни до того, ни после я не видел и уже не увижу никогда. Он даже подпрыгнул, когда эта святая троица вошла
в лавку.
Ай-я-я-я-я-я-яй! заверещал он на какой-то невообразимо высокой ноте. Судя по ней, я понял, что старик ужетнеоднократно встречался с Полешкиным и каждая такая встреча не проходила для него даром. Она всегда дарила ему несколько неожиданных, но, безусловно, приятных мгновений.
Где шубка? спросил у меня Полешкин, не обращая на вопли и пританцовывания старика ровно никакого внимания.
Вот она, кивнул я в ее сторону, впервые почувствовав всю неловкость и абсурдность положения, в которое попал.
Шубку! приказал он все еще не пришедшему в себя от внезапной радости старику.
Есть счупка! проклокотал тот, продолжая выделывать невообразимые па.
Дай ему пять тысяч и пальто! приказал Полешкин теперь уже мне.
Старик взял пальто и деньги, даже не пересчитав. Не думаю, что это была самая удачная сделка в его, несомненно, долгой жизни.
Как ты мог? спрашивала меня жена Ира, когда я вернулся домой, и в голосе ее звучали прокурорские интонации. Как ты мог? Ведь ты же интеллигентный человек!
Я мотивировал свой постыдный поступок исключительно политическим положением.
Ирина, сказал я достаточно убедительно, ты согласна, что я, в принципе, действительно интеллигентный человек?
Допустим, с трудом согласилась она.
Представь теперь, что я, такой интеллигентный, честный и порядочный, живу не здесь, а в Америке. Представила?
Допустим-допустим.
А теперь ответь! выкинул я свой козырь. Смог бы я, будучи интеллигентным, честным, порядочным и обеспеченным подчеркиваю обеспеченным американцем, пойти на такую мерзость?
Ирина задумалась.
Вот так-то, милая. Не во мне дело-то. Не во мне.
Режим виноват.
Какой режим? Ирина разинула рот от удивления.
Наименьшего благоприятствования.
Объяснение если и не удовлетворило Ирину, то, во всяком случае, успокоило. Семейное статус-кво было восстановлено.
Но вернемся в цирковое училище. Четыре года учебы прошли под знаком борьбы за выживание. Я учился на отделении клоунады и стипендию получал поистине клоунскую. Двадцать рэ. Чтобы хоть как-то пополнить свой бюджет, мы все время находились в поисках побочных средств к существованию.
Наши финансовые фантазии были неисчерпаемы. Мы покупали четырехкопеечные соски, надували их, раскрашивали и продавали уже по десять копеек. Мы надевали на себя рыжие парики, красные носы и стояли у метро с плакатами типа «Не дайте погибнуть молодому дарованию». Как нас не забирала милиция не знаю. Апофеозом всего стала операция по изыманию стеклотары на Казанском вокзале.
Учился с нами на курсе некий Слава Сизоненко. Был он намного старше нас, и вся его тревожная молодость прошла, как и у великого пролетарского писателя М аксима Горького, «в людях». Правда, только это объединяло Сизоненко с великим пролетарским писателем. Славик разработал много способов добычи денег, но любая попытка внедрить тот или иной способ в жизнь заканчивалась грандиозным скандалом. Тогда он решил призвать на помощь меня.
Есть план! сказал он мне. Есть очень хороший план. Но для начала скажи: что остается в вагоне, когда поезд прибывает на конечную станцию?
Мусор остается, мрачно пошутил я.
Грязь, мусор сам о собой. А еще что? Он вывел рукой знак вопроса и сам себе ответил: Бутылки остаются.
Ну и что? спросил я.
Объясняю объяснение. Мы сейчас едем на Казанский вокзал. Поездов на Казанском навалом, так? Так. Дожидаемся ближайшего. Так? Так. Пассажиры выходят, проводникам не до нас. Так? Так. И вот тут-то мы, пользуясь суматохой, врываемся в вагон, хватаем по паре бутылок, делаем ноги в следующий вагон, потом в третий, четвертый и таким образом проскакиваем через весь состав.
План был неплох, тем не менее первая попытка завершилась сокрушительным провалом. Ворвавш ись в вагон и увидев несметное количество пустой посуды, Сизоненко оборзел от жадности и вместо того, чтобы взять, как мы договаривались, несколько бутылок, решил хапнуть все. Тут-то его и накрыли проводники. Разговор вышел недолгим. Секунд эдак через пять Сизоненко был позорно выброшен прямо на перрон.
Нет, дружочек, так не пойдет, сказал я Славику, нежно стряхивая с него железнодорожную пыль. Не надо заниматься рвачеством. Надо людям вежливо растолковать, что мы бедные студенты, что в Москве у нас никого нет, что родители где-то далеко, а стипендия маленькая. И все в таком духе. И просить не больше двух бутылок. Понимаешь, Славик? Не больше двух. Народ расчувствуется, а две бутылки им всяко погоды не сделают.