Воды тебе поставила, сказала она сыну, снявшему уже верхнюю одежду, в шерстяных носках расхаживающему по чисто вымытым доскам пола. Помоешься трошки.
Колесников молча кивнул, пошел в дальнюю комнату, где в подвешенной к потолку зыбке заплакал в этот момент ребенок, и Оксана торопливо шагнула к ней, закачала с извечным припевом: «А-а-а-а Баю-баюшки-и»
Танюшке-то два уже сполнилось, улыбнулась она мужу, а Колесников, скользнув взглядом по свернувшейся клубочком девочке, отвернулся.
Данилин ай мой? спросил, не оборачиваясь, сдергивая резкими рывками гимнастерку. Спиной чувствовал, что Оксана онемела от его вопроса стоит, видно, с открытым ртом, не знает, что сказать.
Ну? Язык проглотила, чи шо? В белой нательной рубахе, глазами, еще более потемневшими, беспощадными, он смотрел на нее.
Да ты что что ты говоришь, Ваня?! Оксана вздрагивала всем телом: даже уложенные венчиком темно-русые волосы мелко и заметно тряслись.
Что знаю, то и говорю, хмыкнул Колесников, а Оксана торопливо, стыдясь, стала говорить ему, мол, помнишь же, в восемнадцатом году ты несколько дней был дома, отпускали тебя с фронта, но он не стал слушать ее, пошел к матери, в переднюю часть дома. Сел на скамью у печи, закурил, спросил, где похоронили отца, и Мария Андреевна рассказала, что все они исполнили, как хотел сам Сергей Никанорович: положили его рядом с дедом, могилу огородили, а по весне, вот, надо березки посадить. Колесников слушал, кивал, думал о чем-то своем.
Пришла Оксана, осторожно села рядом, спросила:
Надолго, Ваня?
Он вытянул раненую ногу, поглаживал ее, молчком пыхая самокруткой. Сказал потом:
Покамест нога заживет, а там видно будет.
Мария Андреевна уловила что-то в его голосе, отставила ухват. Подошла к сыну, вгляделась в лицо.
Ты чего надумал, Иван? спросила с тревогой. Или списали тебя с Красной Армии-то?
Спишут, как же! усмехнулся он. Другой раз уж дырявют, а малость шкуру залижешь опять Дома побуду.
Браты твои что скажут? всплеснула руками Мария Андреевна. И Григорий, и Павло тож в Красной Армии, третьего дни письма
прислали
У каждого своя дорога, сурово отрезал Колесников. Шесть годов по окопам вшей кормил, хватит. И за что, главное? В старое время у нас и кони, и коровы были, а сейчас где все это? Кому поотдавали?
Да власть-то нашу поддержать надо, горестно вздохнула Мария Андреевна. Вишь, тяжко-то как. Голод в нонешнем году, Ваня.
И ба́тька нету, вслух думал Колесников. То хоть он хозяйство держал, а теперь вы одни Последнее растащат.
Многие сейчас бедно живут, Ваня. Оксана робко глянула на мужа, а Колесников не удостоил ее даже взглядом. «Бегала, бегала к Даниле, вязко думал он. Дыма без огня не бывает Ну ладно, встретится он мне, хромой черт, в темном проулке».
Вода наконец согрелась, Колесников разоблачился; Оксана мыла его у печи, в глубоком корыте, и Колесников, отвыкший от ее рук, посмеивался.
Сели за стол поздно, помянули Сергея Никаноровича, женщины поплакали, а Колесников сидел прямой, грузный, мрачно поглаживал рукой мокрые еще короткие волосы. Оксана подкладывала ему куски получше, он принимал все как должное, ел с аппетитом.
Наскучалась я, Ваня, ластилась она потом, в постели. А ты как чужой
А что тут, в Калитве, стряслось? спрашивал Колесников. Марко́ Гончарова с Гришкой Назаровым встретил. Сашка еще с ними был, Конотопцев
Продотрядовцев же они, бандюки, побили, всхлипнула Оксана. Совет разогнали, войско свое сколотили Ой, Ваня, шо тут було!.. Всех мужиков в слободе мобилизовали. А тебя она привстала, тоже, мабуть, привлекут, а? Ты бы ехал в полк, Ваня? Мы уж как-нибудь одни тут.
В полк, говоришь? усмехнулся Колесников. Посопел недовольно, спросил: Черникова помнишь? У церкви жил?.. Ну вот, он у Деникина был, потом, когда их разбили, в банде какой-то отирался. Словили его под Новочеркасском, где полк наш стоит. Узнал гад один. Трибунал к расстрелу приговорил Ну а перед этим толковали мы с ним. Что ж ты, говорит, шкура продажная, за красных воюешь? Против самого себя идешь. Ну, голытьба это понятно. А вы-то, Колесниковы В царской армии ты г о с п о д и н унтер-офицер был, Иван! А сейчас кто? Я и думаю: правда что! Дед мой горб гнул-гнул, ба́тько не разгибался, я парубком жилы рвал Да и о полку Ну, эскадронный я, где горячо туда и суют. Кому мою голову жалко? Да я, может, давно полком мог бы командовать
Может, тебя еще и назначут, Ваня? сказала с надеждой Оксана.
Теперь мне туда дорожка заказана. Колесников встал, сидел в белье у окна, курил. Черникова-то я отпустил. Сам, вот, дома очутился. Подумаешь тут.
Ой, Ваня-а Оксана вскочила. Босая, в длинной ночной рубахе подбежала к мужу, обняла. Что ж ты наделал?! Как людям в глаза смотреть?
Да каким людям, дура?! Про то, что узнала, помалкивай. Жизнь, она еще всяко может повернуться. Новой властью недовольные в народе, удержится ли? Переждать надо, поняла? Про то, что Черникову бежать помог, знал один человек, да нет его теперь на этом свете А сам я ногу долго лечить буду, знаю средство Ладно, спи иди. Я покурю еще.