Он окинул повеселевшим взглядом понуро колышущееся войско.
Ты вот что, Конотопцев. Ленты красные найдутся?. Нацепи-ка на шапки троим-четверым. Флаг бы еще красный Рубаха красная есть?! Давай рубаху, на палку ее нацепи, за рукава. И песню нехай поют хлопцы какую-нибудь, шо-нибудь про Буденного, революцию Ленты вон тем, нацепи: Маншину, Кунахову, Ваньке Руденко Сам нарядись, за командира будешь. Паняй!
Через полчаса в Скнаровку въехал небольшой отряд с флагом, с красными лентами на шапках; бойцы нестройно горланили какую-то разудалую песню.
Конотопцев, ехавший первым, подвернул к ребятне
с санками, окликнул девчушку с розовыми, как яблочки, щеками.
Где тут товарищи наши остановились, не знаешь?
Девчушка повела рукавичкой.
А вона, у Лейбы. Чай небось пьют. У него самовар есть.
Ага, чай пьют Та-ак
Четверка конных поскакала к дому Михаила Лейбы, скоро оттуда донеслись выстрелы, всполошившие все село.
Выстрелы эти были сигнальными: теперь на Скнаровку из ближнего оврага волчьей стаей ринулась вся банда
Мордовцев, вышедший уже после чаепития во двор, видел, как приближались к дому конные с красными лентами на шапках, со странным каким-то флагом. «Чоновцы, что ли, нас догнали?» подумал он, а в следующую минуту «чоновцы» открыли пальбу
Выскочил во двор Бахарев с оперуполномоченным Розиным; Бахарев бросился к пулемету, но в чекистов палили уже со всех сторон, и Бахарев упал, схватившись за грудь. Упал и Розин, он был ранен в левую руку, здоровой рукой выхватил наган, отстреливался. Из дома, из окон, вели огонь. Алексеевский с уполномоченным упродкома Перекрестовым и сотрудником губмилиции Поляковым но что значили их три нагана против десятков обрезов и винтовок!
Мыкола, кинь-ка в хату бомбу! отчетливо услышал Мордовцев голос за плетнем, и скоро один за другим ахнули в избе три взрыва
Теперь бандиты навалились на ворота те рухнули под бешеным напором, конные и пешие разъяренной толпой хлынули во двор.
В хату! В хату, Мыкола! И ты, Иван! тонко и зло кричал бандит с лисьей мордой. Гляньте, может, там сховался кто? Сюда его, на свет божий!
Схватили Мордовцева, бросившегося к пулемету, заломили руки, ударили прикладом винтовки в лицо. Навалились и на Розина тот зажимал ладонью хлещущую кровью рану.
Раздевайтеся! приказал им обоим все тот же, с лисьей мордой.
В одном белье Мордовцева и Розина вывели на улицу, навстречу неспешно приближающимся всадникам, среди которых выделялись двое: один угрюмый, заросший щетиной, с белыми ножнами шашки, а другой громадный, с вислыми рыжими усами, сидящий на лошади как-то странно, боком.
«Это и есть главари, догадался Мордовцев, Колесников и как его Безручкин, что ли? А у Колесникова точно белая шашка»
Ну что, Конотопцев? строго спрашивал Колесников он и Безручко стояли теперь перед пленниками. Остальные где?
Остальные уже там, Иван Сергеевич! Сашка с хихиканьем поднял палец кверху.
Алексеевский из них кто?
Та не знаю, Иван Сергеевич. Мабуть, там, в хате.
Ладно, погляжу. Документы забрали?.. Хорошо, пригодятся, глядишь. Колесников перевел глаза на Мордовцева. А ты, значит, военком?
Да.
Ну шо: победив Колесникова? А, военком? Штаны-то твои где?
Окружившие их бандиты захохотали, кто-то сзади пнул Мордовцева.
Мордовцев молчал, переступал босыми ногами на снегу. Розин качал раненую руку на весу, морщился.
Ты гляди, Митрофан: не плачут, коммунисты, прощения не просят, а? Колесников с иезуитской улыбкой обращался к Безручке: Смелые, да? Гордые Нет бы поплакать, на коленки попадать Ну-ка, Мордовцев, подними голову повыше, а то я плохо глаза твои бачу. Шо ты их опустил? Стыдно, да? То-то, не гоняйся за Иваном Колесниковым. Та не гляди ты так, не спугаешь. Я теперь пуганый-переляканый Дети есть?
Кончай, собака! сплюнул кровью Мордовцев. Все одно, недолго тебе осталось!
О-о!.. Грозит еще. Значит, есть детки, да? Жаль, семя останется, надо бы и их А батьку мы зараз вот так!.. И Колесников резко взмахнул клинком
Розина добил Евсей; упросил Колесникова поизмываться над раненым большевиком, хотел живому отпилить голову, но не нашлось инструмента хозяева дома да и все село в ужасе затаились. Тогда на спор с Конотопцевым клинком развалил Розина надвое левой, тоже железной рукой. Вокруг загоготали, и кони от этого рева дружно вздрогнули, заперебирали ногами. Пахло кровью
Принесли документы убитых; Колесников и Безручко разглядывали их с любопытством, вчитывались.
И печатка есть, Иван Сергев! Безручко подбросил на руке бумажную коробочку, испачканную фиолетовым. Будем теперь им на лбы штампы ставить, га?
Колесников пошел в дом, ходил среди убитых, всматривался в лица. Остановился возле Алексеевского, долго разглядывал его молодое, застывшее в последней смертной муке лицо с курчавой бородкой. Валялся рядом с Алексеевский наган, из виска все еще сочилась кровь.
«Ну вот, чека, свиделись, думал злорадно Колесников. Ишь, последнюю пулю себе, значит, приберег? Боялся, выходит, Ивана Колесникова»
Колесников потоптался у трупа еще, жадно вглядываясь
в открытые глаза Алексеевского; почудилось, что председатель губчека шевельнулся, потянул руку к нагану, и Колесников в страхе отскочил, схватился за клинок