Отец-то дома?
Не-а́! Они с дядькой Герасимом на войне сгинули. И мамка хворая.
Так-та-ак Ну спасибо тебе, Даша.
Лейба чернобородый, в добротных валенках, в накинутом на плечи кожухе вышел на крыльцо, встретил приветливо: распахнул ворота, и брички въехали во двор. Хозяин пообещал задать корма лошадям, «нехай товаришши не беспокоются, идут себе в избу».
Говорят, ты самый богатый в Скнаровке, шутил Алексеевский, самовар имеешь. Угостил бы чаем, а? Померзли мы.
Отчего не угостить товаришшей-командиров? добродушно гудел Лейба, и в черных его, глубоко посаженных глазах светились спокойные огоньки. Поторопил строгим взглядом домашних: застенчиво поглядывающих на заезжих людей невестку и жену: Ну-ка, Прасковья, Пелагея, соберить на стол. Да пошвыдче!
Зашумел вскоре, заиграл сердитым кипятком ведерный почти, до блеска надраенный кирпичной крошкой самовар
Колесников за минувшую ночь и половину этого дня сколотил из разбитых своих полков новый отряд: с конницей и пехотой, вооруженной чем попало,
насчитывалось теперь около трехсот человек. Он знал от Конотопцева, что Мордовцев и Алексеевский едут в Кантемировку, знал, что сопровождает их эскадрон, связываться с которым не имело смысла: фронтовые рубаки наводили ужас на его конницу, тем более пеших. Надо было поскорее уйти из Богучарского уезда, где население сплошь помогало Советской власти сообщало чека и чоновцам о следовании банды, не давало продовольствия и корма лошадям, а в селах, где были отряды самообороны, вообще завязывалась перестрелка там уж не до фуража и отдыха, унести бы ноги. Да, надо скорее вернуться в Калитву, там и с этим отрядом он будет хозяином положения: красные отправили уже конницу Милонова по железной дороге, вернулись в Воронеж курсанты пехотной школы, двинулись куда-то полки Шестакова и Белозерова. Судя по телеграмме, перехваченной свояком, большевики из Воронежского губкомпарта решили, что с ним, Колесниковым, действительно покончено, отозвали даже своих командиров отчитываться на пленум, праздновать победу. Оставили в том же Богучарском уезде два батальона да усилили отряды милиции и чека. Этим отрядам и приказано громить банды до конца, не давать им покоя ни днем, ни ночью.
Эти сведения о силах красных удачно добыл Сашка Конотопцев еще до боя у Твердохлебовки: попал в плен знающий эскадронный командир, молодой перепугавшийся парень. Он охотно отвечал на вопросы, надеялся, видно, что его оставят в живых, сказал, что три пацанки у него дома, жена только поднялась с постели, с лета лежала, но Сашка потом лично пристрелил эскадронного
Словом, намерения красных были теперь Колесникову хоть и в общих чертах, но ясны, и он усмехался почерневшим от мороза и ветров лицом: рано прячете клинки, господа коммунисты! Не один из вас еще ляжет в эту мерзлую землю, отнятую у его батька, а, значит, и у него, не один еще большевик завопит дурным голосом на самодельной дыбе Евсей, вон, мастак на всякие штуки, ему только мигни!..
Почти сутки Колесников шел с Мордовцевым и Алексеевским в одном направлении на Кантемировку, но прятался в логах, лощинах. Круг через Кантемировку давал ему возможность выиграть время и пополнить банду: в тех же Талах к нему примкнули сразу пятьдесят два человека, ждали. В других селах пополнение шло не так успешно, но шло. За день прибавилось в банде до двухсот штыков, да сабель у него было сто десять, а это уже кое-что, с этим отрядом можно было проучить Мордовцева и особенно Алексеевского не иначе, главный этот чекист подсылал к нему в Старую Калитву того парня с бомбами и наганами, хотел лишить его жизни. Ну ладно, чека, ладно! Поглядим еще, кто кого!
Двое конных из разведки Конотопцева все время держали отряд Мордовцева и Алексеевского в поле зрения. Отряд явно спешил, эскадрон шел на рысях, резво катились и тачанка с бричкой. Тачанка, пулемет, также сдерживали Колесникова у него, кроме сабель, ничего уже не было, последний пулемет брошен под Твердохлебовкой, а обрезами много не навоюешь. Ладно, чека, езжай пока, живи.
Не советовал ввязываться в бой и Митрофан Безручко: надо передохнуть в Калитве, где-нибудь в лесах, залечить раны, собрать заново если не дивизию, то уж по крайней мере полк, а потом дальше думать. Говоря это, «политотдел» морщился, потирал бедро все еще болело, проклятое, ныло.
За Бугаевкой Колесников решил повернуть на Фисенково, а там, через Криничную, на Старую Калитву. Дорога была знакомая, ночью он должен быть дома. Конечно, сразу в Калитву соваться опасно, надо послать Сашку, разнюхать, как там да что. А пока побыть на Новой Мельнице, отоспаться, Лидку потискать
Подскакал Конотопцев с красными, воспаленными от недосыпа глазами, с ухмыляющейся, знающей что-то рожей.
Иван Сергеевич! негромко, перегнувшись с коня, сказал он. Эскадрон-то у красных тю-тю! Повернул. Начальнички сами катют.
Да ну-у?! не поверил Колесников. У него от этой вести радостно ёкнуло сердце. Ах, собаки! Думают, курвы, что все Ивану Колесникову, амба, что его теперь и бояться не надо. Так, чека, пришел и мой час, прише-о-ол!