Один из бородачей, лицом похожий на Михаила, молчал почти все время, мрачно смолил самокрутку.
И откуда у тебя такой выродок взялся, Трофим Кузьмич? с укоризной качнул папахой лавочник низкорослый рябой мужик. Все Назаровы люди как люди, а этот Ишь, в агенты подался, хлеб у родного батьки отымать! Ха!..
Назаров-старший, докурив цигарку до корня, затоптал ее тяжелым сапогом. Недобро блеснул черными глазами.
В семье оно не без урода, Алексей Фролыч. Знал бы, шо сосунок против батька иттить насмелится, в зыбке б еще даванул да и А теперь, вон, видишь, усы под носом, наган в руке. Попробуй сунься!
Так наган и у нас сыщется, Трофим Кузьмич! Лавочник с готовностью засуетился, стал кого-то выглядывать в толпе желтыми лисьими глазами.
С «пушкой» погоди, Алексей Фролыч, удержал его, поморщился Назаров-старший. Может, Мишка образумится еще. Видит же, что бунтует народ. Подождем. Глядишь, миром все и кончится. Спровадим продотрядовцев полюбовно.
Спровадишь, как же! Лавочник с досадой и нетерпением сплюнул. Жди, покуда они у тебя амбар
под метлу выгребут. И Мишка твой туда их приведет, вот побачишь!
Ну, до хаты своей он, может, и не сунется, неуверенно сказал Назаров-старший. Покрутил головой в черной лохматой папахе, заметалась из стороны в сторону широкая, лопатой, борода. Кашлянул: Конешно, ждать всего можно. Дети наши с ума посходили, царя, вон, в семнадцатом скинули Ломай теперь голову: кто с батьками, кто против У тебя ведь тоже, Алексей Фролыч, двое сынов в Красной Армии Опанас да Мыкола.
Да что ты, Трофим Кузьмич! лавочник замахал руками. Давно уж у Деникина. Опанас так и раненый был, к медали представлен. А меньшой
Досказать он не успел: страсти вокруг продотрядовских бричек разгорались. Красноармейцы заметно обеспокоились, подозрительно заоглядывались. Насторожились и слобожане: пошла в толпе какая-то возня, перешептывания, переглядывания
Михаил Назаров, откровенно теперь, почуяв недоброе, размахивал наганом.
Лучше отдайте хлеб подобру! кричал он сквозь нараставший гул голосов. Все одно возьмем. И скотину кое у кого заберем рабочие у станков мрут от голода. И всякую сволочь, дезертиров Красной Армии, к порядку призовем
Убили!.. Убили!.. заполошно, издалека раздались вдруг детские голоса, и все присутствующие на сходе обернулись на эти голоса: человек пять мальцов, перегоняя один другого, мчались к площади с дальнего конца улицы.
Ну, кажись, началось! обрадованно шепнул лавочник Трофиму Назарову, и тот обеспокоенно завертел головой, позвал: «Марко́! Гончаров!»
Из толпы выглянула на мгновение небритая, ухмыляющаяся физиономия Марка́ Гончарова молодой, заматерелый мужик тискал в этот момент повизгивающую разбитную слобожанку. Гончаров неприметно кивнул, оставил бабенку, стал протискиваться к продотрядовцам.
Кого убили?! Где?! заволновались кругом, обступая подскочивших запыхавшихся мальцов.
А там, на Чупаховке! тыкал тонким дрожащим пальцем сопливый, в съезжающем на ухо малахае мальчонка лет десяти. Дядько Пронька да дядько Никита вилами и топорами красноармейцев побили.
Кунаховы, что ли?
Ага, они!
Сначала двоих, а там, за огородом, еще одного! захлебываясь словами, докладывал окружившим его слобожанам другой малец, в больших, не по росту, валенках и драной душегрейке.
Они все подряд забирали у Кунаховых и зерно, и корову взналыгали говорил и третий.
А-а, подыхай, значит, крестьянин, да?!
Толпа, медленно свирепея, повернулась к красноармейцам.
Не сметь! закричал Михаил Назаров, инстинктивно пятясь в бричке, паля в воздух из нагана. Толпа молча наступала на сбившийся в кучу отряд. Будете отвечать перед Советской властью!.. Назад! Кому говорю?!
Продотрядовцы клацали затворами винтовок.
Не стрелять! крикнул Михаил. Это провокация, это
Кончить он не успел: Марко́ Гончаров, стоявший у Михаила за спиной, навскидку, не целясь, выстрелил. И тотчас забили вразнобой, заколотили со всех сторон отрывистые резкие выстрелы.
Михаил, с окровавленным, перекосившимся в смертной боли лицом, выронил наган, оседал в бричке на подогнувшихся, не слушающихся уже ногах. «Всякую сволочь дезертиров» были последние его слова.
А на площади у церкви творилось жуткое. Ржали и кидались в стороны напуганные лошади; они понесли было бричку с телом Михаила Назарова прямо на людей, но на уздечке одной из них повис рыжебородый детина, хлопал лошадей по шеям, уговаривал: «Тиха Тиха»; визжа до одури, улепетывали с площади две разодетые молодайки; палили из обрезов и появившихся откуда-то винтовок десятка полтора молодых мужиков падали под их огнем красноармейцы; разъяренная тетка Ефросинья, ближе всех стоявшая к рослому, со шрамом на лбу красноармейцу, кинулась на него, кошкой вцепилась ему в лицо А кругом махали топорами, вилами, кольями Радостно, подзуживающе гудел над площадью, над кровавой этой вакханалией церковный колокол, тяжко сотрясая грешную землю, взвинчивая и без того обезумевших от крови и злобы людей. На церковной верхотуре, в проеме звонницы, плясал дикий танец и строил рожи слобожанский дурачок Ивашка, а с разверзшегося, треснувшего где-то неба валил хлопьями липкий ноябрьский снег, торопливо кутая рваными лоскутами дерущихся, падающих в смертном стоне людей, чьи-то согнутые спины, вздымающиеся плечи, упавшую и бьющую ногами лошадь, расползающуюся под нею кровавую лужу