Восхождение: Проза
Повести
Валерий Барабашов ОПЕРАЦИЯ «БЕЛЫЙ КЛИНОК»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Граждане слобожане! выкрикнул он высоким, срывающимся от волнения голосом, но его мало кто услышал: по-прежнему бухал над головами колокол, гомонили сотни голосов, да чуть в стороне затеяла визгливую ссору куча голодных слободских собак. Тогда Михаил выхватил из-за пазухи черный, блеснувший в слабом свете наган, резко, нетерпеливо треснули в сыром плотном воздухе два выстрела. Завизжали, зажав уши, две слободские, стоявшие поблизости от брички молодайки, а губастый, в черном малахае парень, лениво сплевывающий подсолнечную шелуху, стал успокаивать их:
Да он холостыми На испуг берет. Вот когда я свою штуку достану, то Мишка взаправду испугается. И парень, отвернув полу перешитого из шинельного сукна ватника, показал молодайкам тупое дуло винтовочного обреза.
Молодайки в ужасе пооткрывали рты, а парень, довольный произведенным эффектом, раздвинул широкими плечами двух-трех мужиков, стал перед самой бричкой, снизу вверх глядя на продагента и родного своего брата, Михаила.
Колокол смолк, как подавился. Притихли и старокалитвяне. Красноармейцы, в длинных, замызганных осенней грязью шинелях, в буденовках с красными пятнами звезд, поопускали винтовки, прятали покрасневшие от холода руки в рукава, пританцовывали садился на плечи, головы, на крупы вздрагивающих лошадей первый в этом году снег.
Граждане слобожане! снова выкрикнул Михаил, и теперь его слышали все. Кто-то у вас тут мутит народ, продразверстку все одно выполнять придется, а кто будет супротивничать заарестуем, потому как это политическое дело. А в арестантской, сами соображайте, удовольствия сидеть мало. Так шо отправляйтесь по хатам и укажите нашим хлопцам, куда поховали хлеб. В противном случае возьмем его силой. А за сопротивление властям кое-кому,
может, и
Нету хлеба, черт косопузый! зло закричала пухлая тетка, подтыкая в пестрый платок пряди смоляных волос. Давеча отряд выгреб, теперь ты объявился Тебе что тут, Михаил, бездонная бочка?!
Убирайся-а
Не для того Советскую власть устанавливали, штоб силком у крестьянина хлеб отымать.
Эт сами они, продотрядовцы, порядки такие завели. Неохота ж по другим слободам шастать, давай с одной два лыка драть.
В шею его, мужики! Чего рты пораззявили?!
Ткни его вилами в зад, кум. Штоб знал, как в свою слободу голодранцев водить.
Не дадим более хлеба-а!..
А ты, Гришка, чего на братца зенки таращишь? По сусалам бы заехал А то, ишь, красную гадюку заслухався!
Григорий Назаров, к которому были обращены эти слова, дезертир и предводитель местной шайки уголовников, по-прежнему лениво сплевывал шелуху.
А нехай брешет, не оборачиваясь, громко сказал он. Интересно слухать.
Ты, Гришка, лучше бы молчал и мордой своей тут не маячил, приглушенно сказал брату Михаил. За дезертирство свое из Красной Армии ответишь по закону.
Пугаешь, значит, растудыттвою!.. выругался Григорий и вдруг отбросил семечки в сторону, рванул из-за пояса обрез. Но стоявший рядом с ним угрюмый чернобородый мужик в добротном белом кожухе остановил его руку.
Погодь, Григорий, тихо сказал он. Не порть обедню. Нехай ишшо народ позлит.
Михаил стоял бледный, желваки буграми катались по его худым щекам. И он с трудом оторвал руку от нагана, отвел намагниченный, разъяренный взгляд от Григория.
Калитвяне! снова зазвенел над площадью его высокий голос. Городу нужен хлеб! Москва и Петроград голодают, в Воронеже на заводах и фабриках хлеба тоже не хватает, некоторые детишки в детских домах погибают
А у нас кто? заверещала все та же тетка в цветастом платке. Щенята, ай кто? Тем, значит, отдай, а свои нехай с голоду пухнут, да?
У тебя с Тимохой две коровы, коней трое, овец штук двадцать! не выдержал Михаил, багровея тонкой, вздрагивающей от напряжения шеей. И хлеба возов пять сховали, не меньше Как тебе не стыдно, Ефросинья!
А у меня не видно, захохотала Ефросинья. Свое считай.
Батьку иди потряси, Мишка-а! Кулаков потроши!
Сам ты кулак!
Мишка! визгливо закричал из толпы старокалитвян дед Сетряков, по-уличному Зуда. На чужой каравай рот не разевай. Подависси-и
Гляди, комиссар, пулю заглотнешь.
Не грози! Ты, контра! Михаил снова схватился за наган, навел его на сытого краснорожего мужика, выкрикнувшего эти слова. Пулю и сам можешь словить.
Мужик, сделав зверское лицо, рванул на груди полушубок.
На! Пали! Бей хлебороба! Ну?! Последние штаны сымай.
И полез на бричку, под общий злорадствующий гогот толпы, раздергивая мотню серых, в полоску, штанов. Красноармейцы стащили его с колеса, затолкали назад, в толпу. «Тут тебе не цирк! сурово сказал хмурый, со шрамом на лбу, рослый красноармеец. И где-ни будь там будешь показывать».
Вокруг снова зашумели, заулюлюкали, засвистели; говорить было невозможно, и Михаил, пережидая, переглядываясь с красноармейцами, стоял, опустив наган, кусая обветренные белые губы.
Стоявшие поодаль брички осанистые, в добротных кожухах и папахах мужики старокалитвянская знать, кулаки и лавочник, довольно посмеивались. Кажется, задуманный бунт получился. Теперь надо спровадить этих голодранцев да проучить как следует, чтоб больше в Старую Калитву ни ногой.