его нелепую установку? Разумеется, воспитание, только воспитание неразумное, не сознающее ни своих задач, ни своих методов.
Приглядитесь к этой системе беспощадного, тупого запугивания, застращивания, какая буквально царствует в наших семьях. Мы говорим здесь не о розгах и не о колотушках. Как же в самом деле не бояться ребенку розги, если она больно бьет? Это вполне разумный, вполне обоснованный страх. Но ведь помимо побоев ребенку приходится бояться всего, чем только не поленятся его пугать взрослые.
Каких только страстей не сулят плачущему ребенку уже с пеленок его воспитатели? Всякий прохожий «дяденька» его готов взять, всякая собачонка его может съесть, из темноты всегда может выскочить какая-нибудь нечисть. Религиозное застращивание богом и чертом занимает далеко не последнее место в деле извращения эмоциональных реакций ребенка. Странные сказки тоже вносят сюда свою посильную лепту.
Особенность страхов, которые таким путем культивируются, та, что это необоснованные, стало быть, неразумные страхи. Это как раз те страхи, какие мы видим у психастеника.
Но то же самое воспитание, которое ведет ребенка прямой дорогой к психастении, оно же так же естественно вызывает лживость детей.
Ребенку говорят: «Тебя возьмет цыган», но «цыган» прошел мимо; «Вон из того угла сейчас выскочит бука», но «бука» не выскакивает. И очень скоро ребенок убеждается на очень богатом опыте, что ему подряд лгут. И лгут не только, чтобы запугать. Лгут, чтобы отвязаться от докучных вопросов, лгут, чтобы позабавиться детским легковерием. Лгут часто совершенно бессознательно и бесцельно, просто по привычке. И только когда пройдет год, другой, начинают ребенка драть за то, что он врет не там, где надо.
Истерики внушаемы чрезмерно. Что значит «внушаемы»? Это значит, они верят всему сразу, без критической проверки. Так же как психастеник необоснованно пуглив, так истерик необоснованно доверчив. Но кто же приучил его всему верить слепо? Кто погасил у него способность самостоятельно, критически относиться ко всем влияниям извне?
Разве воспитание угрозами, приказами и непрерывной ложью может привести к развитию критической мысли? А в более обеспеченных семьях ко всем несчастьям ребенка присоединяется нередко еще исключительно вредное баловство ребенка и постоянное «жаление» его при малейшем ушибе, при самой ничтожной царапине. Разве эта привычка переоценивать свои страдания не выработает, в самом деле, из ребенка истеричного недотрогу, не способного ни к какой выносливости, ни к малейшему самообладанию?
Ребенка систематически отучают самостоятельно мыслить и так же планомерно мешают ему самостоятельно действовать. В одних случаях ребенку все запрещено. Без разрешения свыше он не сможет шага шагнуть. Ребенку запрещают двигаться, ему запрещают кричать, словом, делают все возможное, чтобы задержать его естественное развитие. В других случаях, напротив, всячески стараются «помочь» ребенку в его играх и забавах. Всякий поступок ребенка подсказан его воспитателем, всякая игрушка в полном совершенстве изготовлена без всякого участия ребенка, всякая игра задумана не ребенком, но старшим. И здесь опять для ребенка большое горе: горе тупой и беспросветной скуки, горе постоянного хождения на поводу у других.
А результат? Результат безволие, несамостоятельность, неверие в свои силы, рабская податливость посторонним влияниям, неспособность к творческому усилию. Разве это не благодатная почва хотя бы для неврастении?
А кто поддерживает бессердечие, жестокость детей, их столь частую склонность к мучительству, к проявлению жестокой власти над слабыми? Если взять в массе детей, к которым применялись телесные наказания, и детей, которых никто не бил, то можно заметить, что первые проявляют несравненно большую жестокость к слабому, чем вторые. Вот перед вами целая школьная группа. Узнайте сперва, кого в семье бьют и кого не бьют, и потом опросите ребят, кто из них считает допустимыми побои (не по отношению к ним самим, а вообще) и кто не считает, или спросите их, как, по их мнению, надо поступить с обманщиком, или с вором, или с убийцей. Ответы «битых» будут в массе рекомендовать более суровые меры к правонарушителю, чем ответы «небитых».
Воспитание побоями есть неизбежно воспитание будущей жестокости.
Каков может быть вывод из всего сказанного? Очевидно, тот, что для достижения хороших результатов воспитания, прежде всего, не надо вредить ребенку, не надо использовать стимулы, которые вызовут ненормальные, болезненные реакции. Прежде всего не мешайте ребенку естественно развертывать свою личность, не мешайте ему быть самостоятельным, смелым, правдивым,
добрым.
Но вот перед вами ребенок, которому уже помешали, ребенок, уже испорченный предшествовавшими влияниями среды.
Как вы могли бы помочь ему? Где та «стрелка», при помощи которой можно его перевести на другие «рельсы»? Где способы изменения уже наличных реактивных установок ребенка?
Самый худший, самый безнадежный способ это способ необоснованного и грубого запрета. Но надо сознаться, что это и самый обычный способ. Ребенок лжет «Не смей лгать!» Ребенок боится «Попробуй только побойся!» Разве это не самый общеупотребительный метод «перевоспитания»?