Андреас отложил перо. Теперь, когда он все записал, он точно не забудет свой сон. Он поднялся из-за стола и направился к стоящему напротив внушительному шкафу из состаренной древесины в баварском стиле. Натянул прямо на пижамную куртку шерстяной свитер, влез в пальто, подняв повыше воротник, надел шляпу и перчатки и вышел на балкон, с которого открывался вид на спускающийся ниже заснеженный холм. Андреас с удовольствием подставил лицо порыву холодного ветра. Ни звука, даже со стороны лыжной станции. Ни малейшего движения. Посреди этого ледяного покоя у него возникло ощущение, будто он единственное живое существо на планете в первый день творения. Еще через несколько минут он с радостью понял, что от похмелья не осталось и следа. Обруч, туго стягивавший черепную коробку, чудесным образом разомкнулся и исчез. Нет, холод определенно шел ему на пользу. Все тело наполнилось энергией, в голове просветлело.
Он никогда не был мерзляком. Зимой коллеги по редакции опасались заходить к нему в кабинет и делали это только по крайней необходимости. Не потому, что боялись его начальственного гнева или приступов дурного настроения, а потому, что им казалось, что при такой низкой температуре нормальный человек попросту не выживет. Но Андреас любил работать над статьями в обстановке холодной ясности и никогда, даже в самые суровые морозы, не включал в комнате печку.
5
бродили бессвязные мысли
На миг в памяти всплыло лицо Сюзанны Розенберг американской журналистки, с которой он накануне вечером танцевал в баре «Гранд-отеля». Ему вдруг почудилось, что он чувствует аромат ее духов или что-то еще, трудно определимое, словно она где-то рядом. Кстати, где она остановилась? В Гармише или в Партенкирхене? Он ведь даже не спросил ее об этом. Вот что значит выпить лишнего. Впрочем, какая разница? По сути, они были едва знакомы, да оно и к лучшему у него сейчас и без того достаточно сложностей. И вообще, думать надо о другом, например о спортивных соревнованиях, ради которых он сюда приехал. Не без труда, но ему удалось изгнать из сознания ее образ, почему-то вызывавший у него легкое, но приятное беспокойство.
Проведенные здесь восхитительные дни разительно отличались от его мучительных ночей и всей берлинской жизни, в целом довольно заурядной, несмотря на занятия журналистикой. Рассеянно глядя перед собой, он думал о том, как ему повезло попасть на эту четвертую зимнюю Олимпиаду. Спортивный репортер, он стал свидетелем незабываемых событий и автором многих статей. По вечерам он диктовал их по телефону секретарю редакции: рассказывал о ежедневных соревнованиях и их победителях, делился завтрашней программой, позволял себе сделать один-два прогноза и обязательно добавлял какую-нибудь занятную историю или едкий комментарий, благодаря чему материал начинать играть новыми красками.
Особенно впечатляющей была церемония открытия Игр, состоявшаяся шестого февраля. В тот день разразилась настоящая снежная буря, и делегации двадцати восьми стран-участниц торжественно прошествовали по олимпийскому стадиону, на одной из трибун которого находился Гитлер. Зрители разразились приветственными криками, и фюрер объявил о наступлении олимпийского года и открытии зимних Игр, после чего хор в сопровождении духового оркестра исполнил «Олимпийский гимн» Рихарда Штрауса.
Немецкие спортсмены показали себя с наилучшей стороны и заняли второе место по числу завоеванных медалей. Для страны, еще несколько лет назад стоявшей на краю гибели, это было выдающееся достижение.
Тем не менее симпатии Андреаса были на стороне норвежцев. Он был буквально сражен блистательной Соней Хени, ее хрупкой женственностью и актерским талантом. В последнюю субботу Игр «Фея льда», как называла ее публика, покорила своей легкостью и изяществом весь заполненный до отказа ледовый дворец и в двадцать четыре года выиграла свою третью золотую медаль.
Несмотря на сильный снегопад в день открытия и проливной дождь во время состязаний по бобслею с экипажами-четверками, соревнования по большей части прошли в отличных условиях. На Играх и правда царила прекрасная атмосфера, и у Андреаса порой мелькала мысль: может, все дело в синеве ясного неба, мощеных улочках и разноцветных домиках Партенкирхена?
Конечно, без трений не обошлось. В частности, всем, кроме немецких фотографов, власти запретили делать любые снимки. Но ни одного крупного скандала, способного испортить праздник, не случилось. Андреасу не нравились флаги со свастикой, развевавшиеся над олимпийскими сооружениями, но он понимал, что от них все равно никуда не денешься. Рейху не терпелось явить всему миру свою вновь обретенную мощь, а в роли главного организатора Игр выступал не кто иной, как министр пропаганды Йозеф Геббельс.
Правительство, и это следовало признать, приложило немало усилий, ублажая МОК и представителей крупнейших стран, в том числе США, чтобы Олимпиада состоялась. Например, владельцы местных отелей, ресторанов и магазинов получили приказ снять на время проведения Игр вывески «Собакам и евреям вход воспрещен».