И кто он такой, чтобы копаться в чужих душах, если сам в 1934 году вступил в НДСАП? Этого потребовал
его начальник, Ральф Беккер. До Олимпийских игр оставалось два года, и он предупредил, что не сможет получить аккредитацию для беспартийного журналиста. «Вы что, хотите, чтобы служба Геббельса лишила вас журналистского удостоверения?» спросил он. Перед каким выбором он поставил Андреаса? Пополнить ряды безработных, имея жену-домохозяйку и счета на оплату квартиры?
Тогда он сам себя убедил, что иного решения нет. И предпочел думать, что это чисто формальная процедура. Но, как ни крути, он стал обладателем членского билета партии национал-социалистов, и спрятаться от этой реальности было некуда.
Наблюдая за ростом благосостояния сограждан, Андреас терзался мыслью: допустимо ли с его стороны вот так вилять, если новый режим пользуется почти единодушной горячей поддержкой общества? Он уже сомневался в справедливости своих претензий и все чаще смотрел на свою обеспокоенность как на симптом какой-то постыдной болезни, своего рода психического расстройства.
В самом деле, что он зациклился на этой истории расового противостояния арийцев и евреев? Ему надо подлечить нервы. Любая революция сопровождается, особенно в начальной фазе, некоторыми эксцессами, которые к тому же редко выходят за рамки словесных баталий, хотя, конечно, репрессии и прочие драматические подробности достойны сожаления. Разве своим недовольством он не причисляет себя к группе Asoziale этих бездельников, способных только критиковать, тогда как искусство управления так трудно, а faber подразумевает изнурительный и часто неблагодарный труд?
Разве защита немецкой крови не является благородным делом? Даже Пьер де Кубертен отец-основатель современных Олимпийских игр и признанный во всем мире моральный авторитет прошлым летом, объявляя в Берлине о месте проведения следующих Игр, сказал, что спортсмен должен быть знаменосцем не только своей страны, но и своей расы. И его слова были с воодушевлением восприняты и в Германии, и за ее пределами.
Андреас продолжал пребывать в смятении; тот внутренний спор, что он постоянно вел сам с собой, заставлял его то кипеть от негодования, то погружаться в депрессию и эти смены настроения следовали с головокружительной скоростью. Он не принимал никакого участия ни в мероприятиях НСДАП, ни в деятельности каких-либо оппозиционных группировок, понимая, впрочем, что последнее чревато риском депортации, а то и смерти.
Он знал, что гражданская активность не для него. И находил себе тысячи оправданий, хотя так и не мог избавиться от мучительных угрызений совести. Но он был с головой поглощен работой, да и отношения с Магдаленой в последнее время так усложнились На то, чтобы интересоваться политикой, у него не оставалось ни времени, ни сил.
Бедственная ситуация с его браком вносила свой вклад в душевное состояние Андреаса и его проблемы со сном это он признавал. Они с Магдаленой относились к числу пар, вызывающих у окружающих завистливое восхищение, просто потому, что людям казалось: занимая такое высокое социальное положение, невозможно не купаться в счастье. Они поженились почти пять лет назад, и оба вступили в возраст, именуемый расцветом лет, но у них так и не появилось детей. Их союз оставался бесплодным, что, конечно, усугубляло семейный кризис; недавно, подловив момент, когда разум ненадолго взял верх над эмоциями, они попытались вместе найти из него выход и решили, что в сентябре, сразу после закрытия берлинских Олимпийских игр все лето Андреас будет занят, начнут процедуру развода. А до тех пор они с Магдой продолжат вести свой семейный корабль вместе, по возможности стараясь избегать рифов.
Несмотря на то, что их брак рушился, он по-прежнему называл жену ласковым уменьшительным именем Магда. Просто по привычке. Или в его сердце все еще сохранились остатки любви и нежности к ней? Даже если так, их совместная жизнь стала слишком сложной.
Профессия Андреаса мало способствовала устойчивости этого брака. С самого начала он вечно пропадал на работе то его срочно вызывали на задание, то отправляли в командировку для освещения соревнований. Возвращаясь к Магдалене, он чувствовал себя оглушенным после бесконечных встреч и разговоров и не испытывал ни малейшего желания ни говорить с ней, ни даже ее выслушивать. Она упрекала его в эгоизме и жаловалась, что он ведет холостяцкий образ жизни. В сущности, она была права. Андреас видел, что жена страдает от одиночества, и часто замечал, что она чего-то ждет от него, но ничем не отвечал на ее ожидания. Он знал, что Магда страшно переживает из-за того, что у них нет детей, но не находил ни одного теплого
слова, чтобы ее утешить и хоть немного рассеять царящую в доме мрачную атмосферу.
У них был свой романтический период, о котором он вспоминал с тоской. Тогда они были влюблены друг в друга и не скупились на взаимные знаки внимания. Цветы, милые безделицы в подарок, записочки, подсунутые под подушку или оставленные на кухонном столе или на каминной полке в гостиной Их влекло друг к другу телом и душой. Ребенок стал бы естественным продолжением их союза. Природа, Бог, судьба, сглаз он понятия не имел, на кого или на что возложить ответственность, но в этом им было отказано. Их брак пошел трещинами. Теперь они по-разному смотрели на мир; их взгляды и убеждения сталкивались, словно ледяные плиты, несомые разнонаправленными течениями. В подобных обстоятельствах трудно сохранять близость. Если они и занимались любовью, то редко ничего общего с пылкой страстью прежних дней.