Когда Андреас думал об этих воскресных визитах, в голове билась единственная мысль: невыносимо! Тем не менее он продолжал их терпеть, как, впрочем, и все остальное: расползание по стране ненависти, постоянную цензуру в газете, свою консьержку, которую про себя называл не иначе как Крысой, потому что она во все совала свой нос и, без сомнения, регулярно докладывала обо всем увиденном и услышанном в гестапо.
Андреаса мучил вопрос: когда и почему он отрекся от всего, что ему дорого?
Это был медленный дрейф, обусловленный неумолимыми причинно-следственными связями: законное стремление к комфорту; желание сделать карьеру, что в эти трудные времена подразумевало конформизм и преданность новым хозяевам; гордость за невероятный экономический подъем, обеспеченный режимом Плюс повседневная рутина, плюс работа, отнимающая практически все время, плюс глупо это отрицать страх. Страх, прочно поселившийся в сердцах всех его соотечественников.
Он был немец и ариец светлокожий блондин со спортивной фигурой. Христианин, гуманист и либерал, как он сам себя определял, вроде бы он не имел никаких оснований чего-то бояться. Но если в один прекрасный день он осмелится перейти черту, восстать против наиболее серьезных нарушений, наиболее несправедливых решений, наиболее кричащих преступлений режима, это будет означать, что он откроет ящик Пандоры. Он запустит дьявольский механизм, способный перемолоть и его, и его близких. Не надо быть пророком, чтобы это предвидеть.
Он едва не задремал, удобно развалясь в кресле, когда в памяти вдруг всплыли слова, услышанные утром по телефону от Ральфа Беккера. Прежде чем повесить трубку, тот бросил, имея в виду Йозефа Бока: «Его боевой опыт, опыт солдата Великой войны, для нас бесценен»
Что за темные делишки связывали его тестя с видными функционерами нацистской партии? Что он скрывал от родственников? Какая темная сторона его личности была для всех секретом?
19
Дорогой Андреас Купплер!
С сегодняшнего утра на лыжной станции царит смертельная скука (особенно для такого сноба, как я, привыкшего к атмосфере Сохо этот квартал Нью-Йорка служит мне портом приписки). Началось великое переселение репортеров. Их стада спускаются на равнины с умеренным климатом. Игры окончены, и смотреть больше не на что!
Я знаю, что вы еще не уехали. Что, если я предложу вам разделить нашу скуку? Приходите к семи часам вечера в бар «Гранд-отеля», где я остановился. Я вас приглашаю. Я навел справки: мы можем рассчитывать на превосходный бурбон. Кроме того, мне надо кое-что вам сказать. Вы знаете, кто такой Кореб Элидский? Ответите мне вечером. Рассчитываю на вас. Только будьте осторожны и никому не доверяйте.
Все объясню при встрече.
P. S. Я отдал эту записку парнишке из «Гранд-отеля», который кажется мне надежным. Уверен, что мое послание доберется до нужной гавани. И прошу о последней любезности: пожалуйста, уничтожьте это письмо, как только прочтете.
Ответа от него не ждали, и это лишь подстегнуло любопытство Андреаса. Что такое собрался рассказать ему собрат по перу, чего нельзя доверить бумаге? И к чему этот постскриптум, от которого веяло паранойей?
Андреас решил проигнорировать приглашение. Следуя указаниям Джона, он порвал письмо на мелкие кусочки и бросил их в камин, горевший в гостиной.
В последний раз он видел этого нью-йоркского журналиста, и правда производившего впечатление сноба, прошлым вечером, в обществе Сюзанны. После церемонии закрытия Игр Андреас заглянул в музыкальный
бар «Гранд-отеля» в Гармиш-Партенкирхене, где его коллеги, включая Джона Майкла Ли, обычно собирались, чтобы пропустить по стаканчику. Время приближалось к одиннадцати вечера, когда Джон громко возвестил:
Сюзанна Розенберг! Самая красивая женщина Манхэттена!
Она подошла к ним, и они с Андреасом встретились взглядами. В один миг он прочитал в глазах этой незнакомки то же потрясение, что испытал и сам. То же желание. То же восхищенное изумление. Навскидку ей было лет двадцать пять, и она была обескураживающе красива. Брюнетка с длинными вьющимися волосами, очень светлыми голубыми глазами и чуть хрипловатым голосом, она излучала какой-то магнетизм. Ее непринужденность, ее кошачья походка, ее фигура в обтягивающем платье, намекающая на тайны ее тела, которые угадывались, несмотря на приглушенный свет, все это показалось ему восхитительно эротичным.
От нее исходило ощущение чего-то темного и одновременно лучезарно-светлого. Точнее он не смог бы ее описать. Память Андреаса сохранила ее парадоксально противоречивый образ яркий и при этом расплывчатый.
Он пригласил Сюзанну на танец. На площадке возле бара они станцевали две-три румбы. Андреас любил эту томную кубинскую музыку, как любил и саму румбу, дарящую возможность изображать обольщение без обязательного риска последствий: каждый из партнеров знает, что это всего лишь сложная игра по особым правилам. Хотя звучала музыка, они успели обменяться парой реплик, пока Сюзанну не похитил еще один ее поклонник. Мозг Андреаса был затуманен алкоголем, и он совершенно не помнил, о чем они говорили. Зато помнил, что между ними мгновенно возникло чувство полного взаимопонимания.