Около часу ночи оркестранты объявили последний танец Sophisticated Lady . Очень медленную slow и дышащую сладостной негой композицию. Сюзанна сама подошла к нему. Молча взяла за руку и увлекла за собой на тонущий в полумраке танцпол. Их тела, завороженные музыкой, сблизились, и они, как подростки, тесно прижались друг к другу. Когда стихла последняя нота, они еще некоторое время простояли обнявшись. Не двигаясь. Не произнося ни слова. Несколько до предела наэлектризованных секунд
Затем они вернулись к общей компании, решительно настроенной не покидать заведения. И Сюзанна вдруг без всякой музыки запела:
«Я с головы до пят сотворена для любви!»
Эта откровенно провокативная песня из фильма Штернберга «Голубой ангел» вошла в моду благодаря Марлен Дитрих, которая играла в нем артистку кабаре Лолу-Лолу. Сюзанна начала на прекрасном немецком с едва заметным американским акцентом, а затем перешла на родной язык. Она пела, облокотившись на рояль, чистым и теплым голосом, на звуки которого потянулись все, кто был в зале, в их числе и Андреас. Он почувствовал в ней тот же колдовской и немного отстраненный шарм, каким обладала Марлен. Наверное, зрители, слушая, как она поет, вспоминали Лолу-Лолу, ее смелые наряды, ее вызывающие позы опытной соблазнительницы и немолодого учителя, без памяти влюбившегося в нее.
О том, что было потом, у Андреаса остались лишь смутные воспоминания: они еще что-то пели, что-то пили В два часа ночи швейцар вежливо, но твердо выставил их за дверь. Ночь выдалась холодная. Уставшие, пьяные, на пороге они распрощались, и каждый, подняв повыше воротник и закутав шею шарфом, двинулся к своему отелю. Андреас поискал глазами Сюзанну. Он хотел ее проводить, но она исчезла. Тогда он вернулся в гостиничный холл, надеясь, что она там. Но ее и след простыл.
Может, она жила в самом отеле?
Андреас в одиночку шагал к своей маленькой гостинице, расположенной в стороне от Партенкирхена. Обзор ниже по склону закрывали утопавшие под снежными шапками ели, придавая пейзажу смутно зловещий вид. После выпитого ноги плохо держали Андреаса. Он шел, спотыкаясь и поминутно оскальзываясь на обледенелой дороге, и с трудом вскарабкался на холм, ведущий к «Приюту путешественника». Но, несмотря ни на что, он чувствовал в глубине души зарождение новой силы.
20
Погруженный в размышления, он не замечал, как бежит время.
Джон в своей записке спрашивал его, знает ли он, кто такой Кореб Элидский. Уж не принимает ли он его за любителя?
Своей репутацией выдающегося журналиста Андреас был обязан не только несомненному таланту, но и высокому профессионализму, подкрепленному неустанной работой. К Олимпийским играм он готовился
два предыдущих года, проводя долгие часы в отделе документации и редакционной библиотеке. Читал энциклопедии, монографии и специализированные журналы, изучал историю возникновения спортивных дисциплин, делал конспекты и составил богатую картотеку. Приобретенные знания позволили ему увидеть развитие спорта в перспективе, проследив взлет олимпийского движения, уходящего корнями во времена царя Элиды Ифита, от самых истоков. Но почему Джона заинтересовала фигура Кореба, этого полулегендарного древнего грека из Элиды, победителя в беге на стадии, то есть на дистанции 200 метров (именно такой была длина тогдашнего стадиона), считающегося первым олимпиоником античности? Скоро Андреас получит ответ на этот вопрос.
Он решил, пока совсем не стемнело, выбраться на улицу. Около часа он бродил по заснеженным тропкам вокруг обеих олимпийских лыжных станций. В кронах деревьев гулял легкий ветерок. Андреас почувствовал себя лучше. Ему нравился зимний холод. На морозе его тело как будто наполнялось энергией, мысли прочищались. Почему-то от самой гостиницы его неотступно сопровождала ворона. Странная птица упорно кружила у него над головой.
По пути ему встретилось несколько знакомых, но Сюзанны Розенберг среди них не было. Напрасно он высматривал в снегу ее следы. Потом ему показалось, что он издалека заметил ее фигуру в лыжном костюме. Взволнованный, он бросился к ней, окликнул ее по имени и наткнулся на неприязненный взгляд совершенно незнакомой женщины.
В наступающих сумерках сгустился туман, в котором стало не видно гор. Андреас едва не заблудился, но, к счастью, обнаружил столб с указателем в две стороны: к Гармишу и к Партенкирхену. Уставший, разочарованный тем, что не удалось найти Сюзанну, но взбодренный прогулкой, Андреас вернулся в «Приют». Ноги у него горели. Все же он больше часа ходил по обледенелым тропинкам.
В гостинице его ждал сюрприз его номер был не заперт. Он осторожно открыл дверь. В комнате все было перевернуто вверх дном: у него явно побывали гости. Он хотел было пожаловаться портье, но, вспомнив предупреждение Джона: «Никому не доверяйте», отказался от этой мысли. Кто же рылся у него в комнате? Кто этот непрошеный визитер? Какой-нибудь гестаповец? Или сотрудник разведки рейха? Чего они хотели? Напугать его? Вывести из себя? Предположение о том, что к нему вторгся обычный вор, он отмел сразу. Его прекрасные часы Mofem по-прежнему стояли на ночном столике. К тому же «Приют» относился к числу приличных, но совсем не роскошных гостиниц, и любой грабитель скорее обратил бы взор на один из люксовых отелей Гармиша, куда со всех концов света съезжалась публика, охотно выставляющая напоказ свое богатство. Андреас быстро проверил содержимое чемодана, туалетные принадлежности и личные вещи. Ничего не пропало. Но тот, кто к нему вломился, перетряхнул все. Зачем? И тут Андреас вспомнил о своей рукописи. Сразу по приезде, две недели назад, он спрятал ее на верху большого зеркального шкафа, занимающего почти всю стену номера. Ему ни в коем случае не следовало так рисковать, привозя ее с собой. Все равно не удалось выкроить ни минуты, чтобы поработать над ней. Андреас забрался на стул и убедился, что толстая пачка листов, в первый день засунутая за карниз, никуда не делась. Неоконченная рукопись c рабочим названием «Черная стрела», по счастью, оставалась в своем тайнике.