зять, когда вы наконец решитесь одарить сыном вашу жену и рейх?» Слово «дражайший» звучало в его устах предупреждением о том, что надо готовиться к худшему.
Затем, напуская на себя подчеркнуто равнодушный вид и намеренно глядя в сторону, на зелень вокруг, или поднимая глаза к беспрестанно меняющему цвет берлинскому небу, обязательно добавлял: «Я вверил вам свою дочь, чтобы вы создали семью! Чего вы ждете? Или в этом деле у вас тоже сомнительные склонности?»
Оскорбленный его бестактностью, граничащей с бесстыдством, Андреас предпочитал промолчать. Он не собирался унижаться перед тестем. После подобного «диалога» холод непонимания между обоими только усиливался, и остаток дня они больше не обменивались ни словом.
Возвращаясь с прогулки около четырех часов, все по традиции заходили в местную кондитерскую за пирожными и шли с ними в ближайший бар, выпить на прощанье кофе или чаю. Зимой, когда эта пытка, которую Андреас воспринимал как личную голгофу, заканчивалась, на улице было уже темно, а в наступавшем вечере отчетливо ощущался привкус понедельника.
Случалось, что испытание затягивалось на три-четыре дня если тесть с тещей приглашали дочь с мужем в свой загородный дом, расположенный в 250 километрах от Берлина. Родителям Магдалены принадлежала старая постройка, доставшаяся Йозефу Боку в наследство, просторная, но лишенная элементарных удобств. Они навещали его не чаще раза в квартал, поскольку путь до него даже в роскошном семейном лимузине отнимал слишком много сил.
Чета Бок высокопарно именовала этот трехэтажный дом с мансардой своей «дачей». Вся его обстановка отличалась свойственной им крайней степенью безвкусицы. Стены передней и гостиной на первом этаже были увешаны картинами, составлявшими предмет гордости хозяев. На самом деле они представляли собой дешевую мазню, изображающую буколические пейзажи и сцены с животными. Да и вся эта сельская резиденция ломилась от подделок под «богатство» мебели с фальшивой позолотой, кошмарных безделушек и прочего. Отец и мать Магдалены ненавидели современное абстрактное искусство, в котором ничего не понимали, и искренне возмущались тем, что художники упорно искажают реальность с единственной целью ее изуродовать.
Зато Андреас хорошо знал и любил новые формы авангардной живописи, ценя в ней грубую красоту и дух свободы, отвергающий культуру «лавочника», сытого ограниченного «нувориша», полного предрассудков. В то же время он видел в ней выражение смятения перед лицом обрушения сумеречного мира. Андреасу нравились художники-бунтовщики, такие как австрийский живописец и рисовальщик Эгон Шиле, скончавшийся в 1918 году, в возрасте всего двадцати восьми лет, от страшного испанского гриппа. За свою короткую жизнь этот яркий гений успел создать адский хоровод из воплощений Эроса и Танатоса. Его картины без прикрас показывают изломанные, изуродованные тела и бледные, изможденные лица, искаженные страхом или экзистенциальным ужасом. Он провел юность в предвоенной Вене, и не исключено, что там он встречался с другим художником, чуть старше его, значительно менее одаренным, но принадлежащим к той же богеме. Звали того Адольф Гитлер
Андреас был потрясен тем, как Шиле совсем иначе, чем Ван Гог, писал подсолнухи. Под его кистью они превращались в метафору черного солнца печали. Их чахлые перекрученные стебли были словно истощенные тела страдающих людей. В отличие от своего собрата из Арля, чьи подсолнухи сияли ослепительно-желтым, Шиле изображал их лунными, ночными
Нацистский режим внес работы так называемых «проклятых художников» в список запрещенных, утверждая, что они несут в себе угрозу общественной морали. Однако Андреас не собирался изменять своим вкусам в угоду цензуре. Разве он не имел права предпочесть яростную палитру экспрессионистов строгости академической живописи? Единственный раз, когда он заговорил о Шиле в присутствии тестя, Йозеф Бок взвился:
Ну, знаете ли! Расхваливать всех этих пачкунов, которые ищут вдохновение в хосписах, сумасшедших домах и борделях! Вы восхищаетесь портретами всяких калек и психов. Вам нравятся эти орущие гримасничающие рожи, нравятся разомлевшие от безделья шлюхи, раскрашенные извращенцы, смущающие детей Меня тревожит ваша склонность к упадничеству. Не знаю почему, но вы явно поклонник еврейского искусства!
В тот день Андреас ничего ему не сказал, но в голове у него без конца слышался голос тестя, повторявший: «Ну, знаете ли!» Действительно, каждый раз, набрасываясь на кого-нибудь с обвинениями, Йозеф Бок начинал свою тираду с неизменно презрительного: «Ну, знаете ли!» и догадаться о том, что последует дальше, не составляло
труда. Жене и дочери тоже доставалось: во время семейных сборищ он то и дело бросал: «Ну, женщины, знаете ли»
Когда они выезжали за город, тесть непременно предлагал Андреасу пострелять в ближайшем лесу по мишеням.
В душе он остался солдатом и больше всего на свете любил оружие. Андреас терпеть не мог стрельбу, и все об этом прекрасно знали, но не смел в этом признаться и придумывал себе отговорки, например, заявлял, что должен вот досада! дописать статью, которую необходимо сдать нынче же вечером. Бок из вежливости принимал его извинения, но окидывал зятя таким пренебрежительным взглядом, что сразу становилось ясно, что он ни на гран ему не верит. Он и правда не понимал, как настоящий мужчина может отказаться от удовольствия пострелять из ружья или из пистолета.