Добрый день, осторожно поздоровался Игорь, останавливаясь в нескольких шагах. Фотоаппарат висел на груди.
Старик медленно повернул мутные глаза в его сторону. Долго всматривался, будто пытаясь разглядеть сквозь туман.
День? хрипло пробурчал он. Голос был сухим, как шелест мертвых листьев. День он тут не бывает добрым. Ночь и то страшнее. Он плюнул темной слюной на могильную землю. Чужой? Чай, из города?
Журналист, представился Игорь, стараясь говорить громче и отчетливее. Пишу про ваши места. Про обычаи.
Старик хрипло рассмеялся, звук был похож на скрежет камней.
Обычаи? Он махнул костлявой рукой в сторону кладбища. Вот он, главный обычай. Хоронить. Да только не по чину. Никогда тут по чину не хоронили.
Игорь насторожился. «Вот оно!» Он незаметно включил диктофон в кармане куртки.
Как это не по чину? Не по православному?
Пф-ф! Старик снова плюнул. Какое там православие! Тут все вперемешку. Он ткнул палкой в землю у своих ног. Вот тут купец какой-нибудь. Рядом батрак. А под ними солдат с поля боя. А еще глубже старовер, костей не предавший огню. Все в одной земле. Смешались. Кости к костям. Как щебень. Он замолчал, его мутные глаза блуждали по могилам. И годы бывали урожайные на покойников.
Игорь почувствовал, как по спине пробежал холодок. «Урожайные на покойников?» Рационалист цеплялся за объяснения: «Эпидемии. Голод.
Война.»
Неурожаи? Мор? уточнил он.
Старик медленно покачал головой.
Мор? Бывало. Но не о том речь. Бывало так тихо, смирно. А потом раз! И земля не держит. Могилы раскрываются. То один, то другой. То целый ряд. Как будто сама земля выплевывает тех, кто ей не ко двору пришелся. Кто не упокоился. Он снова ткнул палкой, на этот раз в сторону развалин церкви. Особливо после того судьи. С него, поди, все и началось. Нечистый на душу взял, вот земля его и не принимает. А за ним и другие потянулись. Неупокоенные. Их имена Он вдруг замолчал, насторожившись, как старый зверь, учуявший опасность. Его мутные глаза забегали, вглядываясь в тени под деревьями. Их имена лучше не поминать. Особливо пока девять дней не минет. Шепот его стал еле слышным.
Игорь замер. «Девять дней Неупокоенные» В голове всплыло имя: Никифор. И вчерашняя сцена с Петей. Страх Смирновых был уже не просто суеверием он был частью чего-то большего, уходящего корнями в эту землю, смешанную с костями и страхом. Он вспомнил шорох в развалинах. «Воображение?»
А а сейчас? спросил он задумчиво. Сейчас земля держит?
Старик поднял мутные глаза на Игоря. В них мелькнуло что-то странное не страх, а предостережение.
Держит? Он хрипло кашлянул. Кто ж ее знает, матушку-землю? Она помнит все. И ждет. Всегда ждет. Особливо перед грозами. Он посмотрел на свинцовое небо. Чует, ненастье будет. Крупное. Он тяжело поднялся с камня, опираясь на палку. Не задерживайся тут, городской. Место это для мертвых. А живым не спокойно. Не прощаясь, старик заковылял прочь, быстро, с удивительной для его вида ловкостью, скрылся за развалинами склепа, словно растворился в серых камнях.
Игорь остался один посреди поля смерти. Ветер, которого не было до сих пор, вдруг поднялся, завывая в развалинах церкви, как голодный зверь. Он гнал по земле сухие листья и пыль, шелестевшие, как кости. Запах тлена стал острее. Игорь посмотрел на диктофон в кармане. «Урожайные годы на покойников Земля не держит Неупокоенные» Это был бесценный материал. Жуткий. Иррациональный. Идеальный для очерка. Но почему-то ему совсем не хотелось сейчас это слушать. Он посмотрел на груду костей у корней осины, на темную землю просевших могил, на зиявший провал в стене церкви, где мог быть склеп судьи. И впервые за всю поездку необъяснимое беспокойство сковало его сильнее, чем любая логика. Он резко развернулся и почти побежал прочь с кладбища, назад к дому Смирновых, где, как ему вдруг показалось, было хоть и тоскливо, но все же безопаснее, чем среди этих разверстых ртов земли и немых свидетелей «урожайных лет». Ветер гнал его в спину, шепча что-то невнятное в развалинах.
Все сидели, тихо ужиная. Татьяна, в черном платье, казавшемся на размер больше, сидела прямо, сцепленные пальцы ее белели на коленях. Ее лицо было пепельно-серым, глаза уставшими, пустыми озерами, уставившимися в пустой стул. Александр сидел напротив, старался спокойно поглощать пищу, но видно было как он напряжен. Его обветренное лицо было непроницаемым, но в темных глазах бушевала смесь чувств. Иван, поужинавший быстрее всех, съежился на краю лавки, его взгляд бегал по углам, по занавешенному окну, по лицам, не находя покоя. Пальцы его нервно скатывали крошки хлеба. Старуха Агафья стояла у печи, не бормоча теперь, а лишь беззвучно шевеля губами. Ее черные, горящие глаза были прикованы к низкой двери, будто она ожидала удара. Петя прижался к матери, его бледное личико было спрятано в складках ее платья, лишь темные, испуганные глазки выглядывали наружу. Даже куры во дворе не квохтали. Царила полная, звенящая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в печи да собственным стуком сердца Игоря в ушах.