Иван, чувствуя, что что-то произошло, подошел ближе. И увидел.
Туз. Старая дворняга, верный сторож, обычно сонный и добродушный, лежал неестественно вывернутым. Его тело было скрючено, как будто его сломали пополам и бросили. Шерсть, обычно рыжевато-бурая, была слипшейся, темной, почти черной от запекшейся крови. Ее было немало. Она пропитала землю вокруг, образовав липкую, буро-черную лужу, в которой отражалось бледное небо. Но самое жуткое было на горле.
Горло было разорвано. Не просто перекушено или порезано. Вырвано. Огромная, рваная дыра, зияющая, как второе страшное рыло. Сквозь нее тускло белели обломки позвонков, виднелись темные, разорванные мышцы и трахея, похожая на перекрученный шланг. Края раны были измочаленными, неровными, будто рваные зубами или когтями невероятной силы. Голова была откинута назад под невозможным углом, стеклянные, помутневшие глаза смотрели в небо с немым ужасом и вопросом. Язык, синий и распухший, вывалился из пасти. Запах ударил в нос тяжелый, сладковато-тошнотворный запах свежей крови и смерти, смешанный с запахом мокрой шерсти и гнили.
Александр не шевелился. Он сидел на корточках, уставившись в эту жуткую картину на шее Туза. Его дыхание стало мелким, частым. Скулы немного задвигались. В его глазах, таких острых минуту назад, теперь бушевала смесь страха, ярости и понимания. Страшного, неоспоримого понимания. «Он был здесь» пронеслось в голове Игоря, наблюдающего из окна горницы.
Иван закашлялся, прикрыв рот рукой. Потом его стошнило. Он согнулся пополам, судорожно срыгивая желчь в мокрую траву рядом с телом собаки. Кто ж его так? пробормотал он.
Александр медленно поднялся. Его лицо было пепельным. Он не смотрел на брата, на собаку. Его взгляд скользнул по кровавой луже, по разорванному горлу, потом поднялся и уперся в темную стену леса, видневшуюся за огородом. Взгляд был тяжелым, каменным, полным злости и предчувствия. Он знал. Знает. Кто. Или что.
Он шагнул к телу собаки, не глядя на ужасную рану. Его сапог хлюпнул в кровавой грязи. Он наклонился, его движения были механическими, лишенными всякой эмоции. Он схватил Туза за ошейник и за заднюю лапу. Тело пса было еще податливым, но уже тяжелым в неживой расслабленности. Александр взвалил окровавленную тушу на плечо, как мешок. Кровь запачкала на его телогрейку, попала на сапоги. Он даже не обратил внимания на это.
Заступ, хрипло бросил он Ивану, который, бледный и дрожащий, вытирал рот рукавом. Голос Александра был плоским, безжизненным, как голос из могилы. И лопату. За огородом. Под старой яблоней.
Иван кивнул, не в силах вымолвить слово. Он побежал к сараю, пошатываясь.
Александр пошел через двор, неся свою страшную ношу. Куры с испуганным квохтаньем разбежались в стороны. Козы затихли, прижавшись друг к другу. Лошадь у сарая забила копытом, зафыркала нервно,
почуяв кровь и смерть.
Игорь, наблюдавший из окна, почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он видел не просто убитую собаку. Он видел первое, явное, звериное доказательство. Доказательство того, что ночной кошмар не был галлюцинацией. Что Оно было здесь. И что голод, который он видел в этих бездонных глазницах, не был метафорой. И Александр, с его каменным лицом, знал это лучше всех.
Глава 3
Иван вздрогнул, словно очнувшись, и медленно поднял лопату. Его лицо, эти дни выражавшее грубоватую доброту, изменилось. В нем читалась тяжелая, почти животная покорность судьбе, гнетущая, как сырая земля.
Место выбрали под старой яблоней, в самом дальнем углу огорода, подальше от дома и окон. Земля после дождей была мягкой, податливой, но копать было мучительно. Каждый их удар лопаты, каждый сочный шлепок лезвия о влажную глину отдавался в висках стоявшего на крыльце Игоря эхом других ударов ночных, глухих, в стену дома, тяжелых шагов, круживших вокруг, как волк вокруг стада. Александр копал с яростной силой отчаяния, вгрызаясь в землю, будто хотел докопаться до самого сердца той тьмы, что пришла к ним. Яма получалась слишком глубокая для собаки могила для чего-то большего. Иван работал молча, методично, как автомат, его движения были точными, но лишенными души.
Когда черная пасть ямы была готова, Александр подошел к телу Туза. Он не прикоснулся к нему голыми руками. Сорвал старый, пропитанный землей мешок из-под картошки, валявшийся неподалеку, и грубо, быстро, почти с ненавистью, завернул в него окровавленный комок шерсти. Пес, всегда казавшийся таким упитанным и сильным, теперь выглядел удивительно легким, почти высохшим, когда Александр швырнул сверток в темную глубину. В памяти Игоря всплыли загадочные слова ночного гостя: «Сыт. Уже поел». Крови на земле, вопреки тяжести раны, было поразительно мало. Очень мало.
Закапывали молча, нарушаемом лишь глухим стуком комьев сырой земли о мешковину и тяжелым, хрипловатым дыханием Александра. Когда последний ком земли лег на низкий, бесформенный холмик, Александр резко воткнул свою лопату в землю рядом, глубоко, до самой рукояти. Он замер, опершись на нее руками, спиной к брату и Игорю. Его широкие плечи тяжело, судорожно вздымались. Не от усталости физической от страха и эмоционального напряжения, которое рвалось наружу криком, но было заперто внутри.